Рассказ

«Когда Зимина с воодушевлением закончила очередной портрет, в её работе возникла заминка, во время которой художница решила, что свою работу она оценивает недостаточно высоко, и, недолго думая, переправила на плакатике число 200 на 250. В эту минуту к ней подошла скромная молодая девушка с синей сумочкой, а из-за спины девушки сразу же вынырнули два весьма похожих один на другого черноволосых парня с карими глазами…»

Сёмины слова прозвучали богохульством в армейском храме лояльности и порядка.— Не сметь! — топнул лейтенант. — Уклонистов и дезертиров постигнет страшная кара! — Господня? — Хуже — армейская!

И тогда Гольдман, не дожидаясь продолжения фразы, встал во весь свой немаленький рост, смел стол в сторону, без напряжения перешагнул через подоконник и громадными своими шагами побежал по улице вслед отходящему от остановки трамваю, уцепился сзади, как мальчишка. Никто ничего не понял. Бабушка Сура даже заплакать не успела. Трое кинулись трамвай догонять, но не догнали.

Для бедуина «честь» производное от «месть», а не наоборот. Бедуины народ бесчестный, но дьявольски мстительный. Кто зачерпнул из чужого колодца, ему лучше обходить этот колодец за тридевять земель.

Больше тебя не будет беспокоить твой бок, – погладил её Миша. – Ты бы ни за что не обратилась сама к врачу. И погибла бы. Мне дали всего три дня, чтобы спасти тебя. Я слишком полюбил тебя, глядя с небес. И буду всегда любить и помогать вам. Но мне уже пора.

Проходят миллионы лет, а может несколько секунд. Лёжа на холодном полу, я медленно прихожу в себя. Размытые картины пережитого кошмара беспорядочно сменяют друг друга где-то на задворках памяти, заставляя ноги елозить в пыли, а ногти царапать паркет. Понемногу ясность возвращается в сознание. Вокруг по-прежнему царит тишина, нет никаких следов рвоты, перепачкавшей одежду и тело. Я смотрю на дверь в пыточную камеру, не имеющую ни ручки, ни глазка, потом, борясь с дрожью в ногах, осторожно поднимаюсь. Откуда-то приходит понимание того, что моё спасение лежит за последней дверью в коридоре, который мне предстоит пройти до конца, чего бы это ни стоило...

Новелла

Триптих

«Маг таращил и без того увеличенные подмалевкой глаза и, зачерпывая пригоршнями, швырял в сторону купола воздух. Его неистовые жесты велели подниматься, и бурка, всё еще лениво, но и не в силах ослушаться, выпрямлялась, обретая постепенно форму вещи, надетой на человека. От секунды к секунде ее движения набирали энергию, ленца и заторможенность сменялись всё более заметным желанием подчиняться музыке и пассам, посылаемым руками повелителя…»

«Бодрый и крепкий вначале, дубовый веник после третьего подхода обмякает, как истомленная женщина, утончается, его листочки слипаются, как странички намоленного молитвослова, когда после седьмой песни канона “Ко Святому причащению” можно нечаянно перелистнуть на девятую...»

«— Дельтаплан я себе сделал тогда не только из любопытства к полетам. Когда в четвертый раз отказали в путевке даже в братскую Болгарию, я уже сомневаться стал, есть ли она вообще, эта заграница. Думал, поеду на Кавказ поближе к Турции, потренируюсь в горах, выбрал по карте подходящее место — и...»

«Как-то вечером Галя и Валерик шли по набережной. По небу распластались бледно-розовые облака, подсвеченные изнутри, как китайские фонарики. Валерик переживал, что у него отваливается подошва ботинка, и думал о том, что не объяснил своё отсутствие жене. Впрочем, она и не спрашивала…»

И вот предчувствие шага в вечность напомнило ему вечную истину: после игры ферзь и пешка ложатся в одну коробку. На кровати громоздилась лишь беспомощная туша, жизнь которой зависела от глотка воздуха из кислородной подушки.