История

«Батум» Булгакова много лет не сходил в Ашхабаде со сцены. Известно, что, несмотря на негласный запрет, где-нибудь в глубинке могли поставить и «Гамлета», и «Макбета». А в Норильском театре, по словам Смоктуновского, который там начинал свою карьеру, представляли «Ричарда III».

На Матросова обрушилась слава космической пропорции. Советские газеты заполнились его именем. Его портрет крупным планом засиял в «Правде» на первой полосе. Василия наградили Сталинской премией и пожаловали ему титул депутата Верховного Совета СССР. Его принял и с ним побеседовал лично товарищ Сталин. Труженики нашей необъятной страны становились на ударную вахту, следуя почину Василия Матросова.

К Эренбургу, решившему встретиться с пришедшими в гости к нему, в кои-то веки, поэтами, молодыми, причём гениальными, как представил нас всех Коля Мишин, человек боевой, настроенный на победу, в любой ситуации, и тем более, в нынешней, очень уж непростой, нас пока что не звали. Я заметил вдруг, что Губанов снова начал томиться, маяться.

«Почти одновременно с появлением Достоевского в литературе заявляет о себе и неэвклидова геометрия, открытия которой впоследствии неизменно будут сопоставляться с художественным миром писателя. К такому сравнению побуждает исследователей сам Достоевский: его герои то восстают против “математики” (“подпольный” человек), то, напротив, апеллируют в философских исканиях к “арифметике” (Родион Раскольников) или к Эвклиду (Иван Карамазов). Наиболее распространенной, вероятно, можно считать точку зрения, согласно которой мировоззрение Достоевского и даже его поэтика во многом могут быть соотнесены с неэвклидовой геометрией, но никак не обусловлены ею: Достоевский идет своим путем, научные открытия только подтверждают его мировидение…»

«И жизнь потихоньку брала свое… Мать Сашки тетя Поля вдруг зачастила с визитами к своей старой подруге Вере, и эти визиты стали длинными, как осенние вечера. Женщины о чем-то таинственно перешёптывались и, часто кивая друг другу, соглашались во всем. Житейское дело, сблизившее женщин, было простым и известным всему селу…»

«— Я не верю, что человек, побывавший хотя бы один раз под бомбежкой, может остаться нормальным. О двух-трех бомбежках я даже не говорю. Особенно страшно это было в начале войны: ты видишь, как от горящих вагонов ползут раненые, сверху на них с воем пикируют самолеты, а ты стоишь, как соляной столб, и медленно сходишь с ума. Да, начало войны было длинным и самым-самым страшным…»

«Детская душа впечатлительна, и часто страшные ситуации, происходящие с детьми, остаются в их памяти навсегда. Виктор помнит те январские дни 1943 года более отчётливо, чем августовские 42-го, когда оккупанты почти без единого выстрела заняли родной город. Полугодовая оккупация заставила быстро повзрослеть. Этому способствовала полуголодная жизнь, постоянные тревоги за маму…»

«Служба для подводника на берегу подчас труднее службы в море. Там командир — начальник, а на берегу над командиром десятки начальников-чиновников, руководствующихся одним принципом: люблю море с берега, а моряков в ресторане. Порой машину приходится выбивать за литр “шила” или банку таранки, чтобы доставить автономный паёк со склада на борт. Бывалые подводники поймут, что это не преувеличения…»

«Разумеется, немецкие оккупанты не были доброжелательными освободителями, и их отношение к оккупируемому населению (преимущественно со стороны тыловых политических структур) часто было преступным, особенно в карательном подавлении партизанского движения — несмотря на все методички Вермахта о достойном поведении солдат по отношению к гражданским лицам. А советская пропаганда в виде понятного психологического оружия изрядно демонизировала оккупантов сверх всякой реальности, порою приписывая им и свои собственные преступления. Тогдашняя советская дезинформация до сих пор жива и формирует в народе отношение к войне…»

«С моря дул резкий мокрый ветер, и я не удивился, когда на первой скамейке увидел первого старика в темно-серой фетровой шляпе и в кремовом пальто из верблюжьей шерсти, а точнее, в пальто цвета шамуа. Вчера в Париже я хотел купить себе точно такое же легкое теплое пальто, даже примерял его, и память о нежной благородной ткани как бы еще осталась у меня на кончиках пальцев. Эти пальто были тогда в моде, и я решил, что обязательно куплю его по приезде с Лазурного берега, а ходить в нем на юге Франции будет слишком жарко. Странно, что я, выросший на море, не учел моряну, этот промозглый ветер с моря, пусть даже и Лазурного, пусть и при безоблачном небе. До катастрофы в нашей стране оставались считанные месяцы, но никто не догадывался об этом…»

Было бы совершенно неправильно отождествлять какую-либо великую религиозную традицию с каким-либо конкретным набором экономических институтов. В конце концов, именно библейский Иосиф дал первый известный пример централизованного экономического планирования, используя семь лет изобилия для подготовки к семи годам голода. Его способность прогнозировать торговые циклы, вероятно, все еще является предметом зависти экономистов.

И хотя под давлением США к марту 1957 года войска Цахала вернулись на предвоенную границу, израильские суда получили доступ к Тиранскому проливу, порт Эйлат открыл навигацию, рейды федаинов на время прекратились, и на южной границе установился относительный мир.

В октябрьские дни мир был ближе к началу тотальной ядерной войны, чем во время Карибского кризиса. Эти евреи спасли нас от чудовищного поступка своих политиков, чуть было не совершённого вслед за безответственным шагом арабских лидеров — военным нападением на мощное государство с ядерным оружием.

Я вернулась к этому блокноту спустя более двадцати лет, но и сегодня, после стольких лет террора, с болью замечаю, что у кого-то ещё не изжита наивная вера в мир между нами и ими…

Вообще, наряду с лишениями, ссылка дала Клиссам (и не только им) одно преимущество. Они страдали от холода, голода и морального унижения. Они были насильно оторваны от близких и друзей. Многие годы единственным культурным событием в их жизни была музыкальная передача по радио. Но… они перестали бояться.