История

Как первый удар боя часов, неожиданный во тьме ночной комнаты, воспринимается последний фотокадр книги «Пилигримы». Минимализм художественного решения фотографического сюжета удивительно точно отвечает финальному аккорду книги: в чёрном пространстве белым росчерком обозначен часовой маятник.

Капитан «Бигля» Фицрой, поклонник Лафатера, не хотел брать Дарвина на борт, из-за формы его носа. Будучи человеком просвещенным и образованным, капитан полагал, что существует связь между характером человека и чертами его внешности, и поэтому Фицрой сомневался, что человек с таким носом, как у Дарвина, мог обладать энергией и решимостью, достаточными для того, чтобы совершить путешествие.

Главный объект исследования — небольшой калифорнийский городок Foster City (Фостер Сити), в котором автор впервые побывал через несколько дней после прибытия в Америку и в котором вскоре стал жить. Foster City — расположен в 40 минутах езды на машине на юг от Сан-Франциско в северной оконечности Силиконовой долины — одного из флагманов всей системы американской модернизации.

Автор анализирует проводившиеся в США после второй мировой войны исследования о роли военного сектора в советской экономике. Он показывает, что почти все американские советологи систематически их значительно недооценивали.

Я сразу почуял, что имею дело с явлением. Явлением доселе невиданным, а потому непонятным и необъяснимым. Вместо неказистого советского рока передо мной было нечто продуманное, умное, отлично сработанное, насыщенное как текстуально, так и музыкально произведение искусства.

Евтушенко по-своему нежно относился тогда к Губанову, опекал его — или делал вид, весьма умело и ловко, что всё так и есть, и это, пожалуй, куда вернее. Губанов не раз говорил мне, что, мол, ежели что с ним случится из ряда вон выходящее, то Евтушенко ему непременно, тут же поможет. И случилось-таки нехорошее. Вновь Губанов сидел в дурдоме, там же, где и недавно, в Кащенко.

Воздушной истине и мудрости, воплощенной у Рескина в фигуре Афины, противостоит воздушный и облачный обман Гермеса. А там, где обман, мы неизбежно вспоминаем истории о превращениях, записанные для нас Овидием и время от времени возрождающиеся в культуре.

Ландау вообще был не очень предан и заинтересован в искусстве. Литературу он ещё знал. Но его любовью была история. Тут он многое знал. Он читал историю, скажем, России. Он читал такие книги по истории, которые не пользовались популярностью.

На протяжении всей своей научной жизни Ландау цитировал только то, что было необходимо для понимания его статей. Похоже, Ландау всегда исходил из того, что автор не обязан заниматься историей науки, а должен донести до читателя тот новый результат, который он получил. Надо признаться, что к заимствованиям Ландау относился строго.

Для Эйнштейна существование гравитационных волн, как показывают его письма коллегам, изначально не было самоочевидно и только углубление в собственные уравнения дали ему основания для некоторой уверенности. Хотя, как мы увидим, и позднее он был готов расстаться со своим детищем.

Но в судьбу института вмешались личные пристрастия Сталина, которому генетика представлялась лженаукой с её представлениями о стабильности генов. Такие взгляды противоречили надеждам Сталина на быстрое изменение сознания людей и возможности «лепить» новые формы организмов целенаправленно.

Констебл проникся красотой Солсберецкого собора и написал множество его изображений задолго до того, как страстной любовью к этому архитектурному памятнику воспылали два героя России, что имело трагические последствия как для ряда жителей старинного города Солсбери, так и для российско-британских отношений.

Вернувшись в Ташкент в 1937 году, М. Ашрафи потеснил работавших в театре репрессированных композиторов и дирижеров театра Г. Мушеля, и А. Козловского. Его назначили руководителем и главным дирижером ташкентского театра оперы и балета. Властям и в голову не приходило, что национальный кадр и активный комсомолец ― это еще не дирижер, а ведь известно, что плохой дирижер может «разболтать» слаженный оркестр за три-четыре репетиции, чего и достиг Ашрафи.

Красота, измеряемая на пиломатериалы, перестает быть красотой. Видеть в кроткой лани несколько килограммов шашлыка, в северном лебеде — ведро мяса, а в Куликовском поле — идеальное пространство для водохранилища — вот чему научила нас советская жизнь.

После смерти Л.А. Растригина научная работа по теории и применениям случайного поиска на постсоветском пространстве фактически прекратилась. Однако, к счастью, при жизни Леонард Андреевич со своими учениками успел сделать главное — показал эффективность нового метода анализа и синтеза сложных технических и иных систем.