История

«Рядом с нашей хатой был большой сад, в котором росли вишни и абрикосы. Наташа сушила их впрок. Не у всех росли абрикосы, а год был неурожайным и голодным. Наташа делилась с соседями сухофруктами, а они за это приносили кто мисочку кукурузы, кто ещё какие-то продукты. Сами мы как-то и перебились бы, но у нас был маленький сынок, которому было пока не понять, что кушать нечего. Мы купили ишака, которого привязывали в саду. Володя, если кто-то его обижал, приходил к ишаку, лежащему под деревом, ложился на него и, плача, жаловался своему ушастому другу. Тот только ушами шевелил…»

Вернеру Гейзенбергу, возглавившему Институт теоретической физики, пришлось начинать практически с нуля: без ассистентов, без квартиры, всего с одним студентом, собирающимся писать диссертацию по физике…

Понятия «ирония» и «сила духа» не входят в словарь физики, но к рождению нового знания в физике и его развитию они причастны, как и некоторые другие ненаучные события. Вскоре после защиты cGh-диссертации М. П. Бронштейну исполнилось 29 лет, — жить ему оставалось всего полтора года, и эта жизнь была очень насыщенной.

В первой научно-популярной книге Эйнштейна по теории относительности, законченной декабре 1916 г. и увидевшей свет в 1917 г., дана, наконец, высочайшая оценка четырехмерной концепции и соответствующих идей Минковского, «без которых общая теория относительности…, быть может, оставалась бы в зачаточном состоянии».

Выжившие, вернувшиеся с войны — испытали новый пресс времени, пресс советской системы, и Самойлов cо Слуцким демонстрируют как бы два механизма действия этой системы: одни гнулись, другие ломались. Был ещё механизм ухода в себя, полного или частичного отказа от поэзии. Из того поколения, это — путь Николая Глазкова, Михаила Львовского, Александра Володина…

Казалось бы, странно: ведь имелся отличный перевод Мандельштама, опубликованный в самом конце 1921 года, ― чего же еще желать? Но именно тут автор утыкался в непреодолимую проблему, и это уже не качества перевода, а «качества» переводчика.

Всего шесть писем, причем два из них не целиком. Никакого продолжения, романтической истории. Но мне как-то интересно думать о юноше с такими мыслями в таком времени. Вероятно, в письмах к девушке есть что-то показное, но ведь важно, что именно он считал «красивым» показать девушке.

Сталин прибег еще к одному демагогическому ухищрению после смерти Ленина: стал выдавать свои интересы за развитие взглядов и чаяний Ленина. «Идти ленинским курсом» – призывал он. Правда, от Ленина в его действиях часто оставалось только умение добиваться своих целей любыми средствами. Он действительно был отличным учеником Ленина в этом отношении.

Расправа над царской семьей покончила с царским самодержавием, но не с российским деспотизмом. Он принял иную, гораздо более тотальную форму. Самовластие партийных вождей сомкнулось с самовластием бунтующей черни, аракчеевщина с пугачевщиной. Жестокая борьба за власть на большевистском Олимпе — это лишь продолжение того, что происходило на вершинах власти в царской России.

На своем веку галерея Уффици пережила немало потрясений. Часть картин была вывезена во Францию во время вторжения Наполеона. В годы Второй мировой войны коллекции понесли серьезные потери от нацистских захватчиков. Значительный ущерб собранию нанесло печально известное наводнение 1966 года. Не обошлось и без криминала.

Конечно, западноевропейская Касталия была чужда и контрастна основному социуму, но — возможна и допустима. Представить себе их в условиях России просто невозможно, не по варварской дикости русских, а по жгучей нетерпимости властей к независимому уму, не подмятому и не покореженному на дыбе или под линем. Ведь даже христианство в России — барская затея, и духовная жизнь должна быть подконтрольна державе и скипетру.

Один из главных результатов всей социологической деятельности А.Н. Алексеева — явное, открытое, манифестируемое введение автора в контекст научного исследования. Его познавательный метод — «наблюдающее участие» делает наблюдателя активным, зачастую — провокативным актором изучаемых им сложных, конфликтных процессов. В российской социологии до Алексеева такого «натурного эксперимента» никто не проводил.

Давать оценку своей поэзии собственной, то есть, по существу, писать об этом целый трактат, или текст, в котором пришлось бы подводить под мои писания необходимую базу, в своём же повествовании, конечно же, я не стану — сделали это давно те, кто прекрасно знают все этапы и все периоды, вехи все и сложности все развития моего.

Думаю, что сегодня директор Стокгольмского математического института имени Миттаг-Леффлера, профессор А.А. Лаптев от души благодарен советской системе, сократившей ему пожизненный срок отбывания в России. Ведь, не будучи евреем, Арий Ариевич был прикован к этой стране, как каторжник к бетонному блоку (именно к блоку, не к ядру: ядро можно за собой таскать, а блок — нет).

Тем временем старейший русский журнал Зарубежъя, когда-то опрометчиво названный «Новым Журналом», испытывал очередной кризис. Нет, не денежный, хотя и он тоже, — впрочем, как и всегда. После кончины бессменного Романа Гуля на редакторское место заступил Юрий Кашкаров, и некоторое время это издание, пусть неуверенно, держалось прежнего, слегка попахивающего нафталином, курса.