Литературоведение

О книге Максима Лаврентьева «Весь я не умру…»

О военных стихах Бориса Фабриканта

Путь европейца и немца к сегодняшней идишской культуре тоже непрост, непрост по многим причинам, одна из которых — ощущение, как бы это сказать, психологической и экзистенциальной «зоны опасности». Страх узнать слишком много, ибо прав Соломон… Я ведь тоже не сразу, не из разового любопытства к той идишской книжке вошел в эту сферу, в Мюнхене и в Лондоне я вполне благопристойно изучал арабский, арамейский, иврит в академическом объеме.

Соединение, казалось бы, несоединимых пластов («зверье с принципами») обнаруживается и в других героях, которые, появившись в дневнике, перейдут затем в книгу. Но показывая в том или ином своем герое совмещение несовместимого, Бабель, опираясь на конкретный жизненный материал, ищет и находит в его характере некую человеческую доминанту, в определенной мере объясняющую его внешне алогичные поступки.

Иными словами: в мире своих евреем можно просто быть — как сноб Юрковский или веселый Костя из «Стажеров»; в мире чужих — сложнее, там этот невесть откуда взявшийся долг приходится выплачивать, причем, самая удобная валюта — бессовестность и подлость — так выживает Фарфуркис в «Сказке о Тройке». Но ни там, ни там еврейство не является чем-то важным ни для его обладателей, ни для окружающих (разве что в мире враждебном легко превращается в оружие в руках конкурентов).

А этот антисемитский «шабаш ведьм» продолжался в городе беспрерывно, аж до середины 1950 годов. Лишь с размещением здесь английского штаба оккупационных сил он стал сбавлять обороты. Когда в 1956 году в ФРГ был выпущен сборник Гейне по случаю столетия со дня его смерти, автор предисловия честно признался читателям, что им предстоит встреча с незнакомцем.

«Ты знаешь, Маурисье, я неоднократно думал о своей «неизвестной биографии» и всякий раз испытывал удовольствие, представляя себя евреем. Я ищу в себе свою родословную: Жертвенник всесожжения, Красное море, десять праведников, и «Экклезиаста». Но мое иудейство остается музыкой без слов, моей обращенной в прошлое надеждой. Я даже не знаю, как отпраздновать этот поток еврейской крови, который бежит по моим венам».

Не случайно и то, что Державин и Тютчев, Паунд и Элиот, Мандельштам и Хлебников, Йейтс и Борхес, Милош и Бродский в своем творчестве столь часто обращаются к образу водной стихии, уподобляя странствия человека во времени и само искусство плаванию в этой бесконечной, как само время, реке.

В мечети и синагоги не совался — от прирожденной застенчивости. Однако к крещению не подался и в верующие не перешел, отчасти из чувства отвращения к этой, и любой другой, массовой кампании. Уже тогда был готов ответить на вопрос о религии в истории России и ее будущем, что коммунизм — тоже религия.

Интересной находкой, как мне представляется, оказались два варианта перевода одного и того же стихотворения Рильке «Осень», которые мы публикуем сейчас. Здесь появляется возможность заглянуть в творческую лабораторию переводчика и оценить его мастерство. По этим двум почти равноценным переводам наглядно видно, что переводчик, проникая в подлинник, создает свой собственный текст. Более того, у него даже возникает возможность варьировать его, создавая как бы два отдельных текста.

Господь, не иссякает красота/ На лбу Твоем широком, необъятном,/ Где вкупе с милосердьем благодатным/ Святая справедливость разлита -/ О всепрощающая Доброта!

Жизнь не была лёгкой, в годы, когда неосторожное слово могло стоить не только карьеры, но и жизни, довольно резкий в своих взглядах и яркий как личность Ерошенко буквально «ходил по краю». Однако прямых столкновений с репрессивными органами счастливо избегал, от части этому способствовали его лёгкость на подъём и готовность, оставив всё, переехать в абсолютно глухую и труднодоступную область.

«Соединив свои ладони,/Я взгляд направил в небеса/И прошептал: «Не надо боле/Трепать России паруса…»

В современном культурном сознании существует смысловой разрыв между обыденным и научным пониманием природы поэзии. Обыденное представление связывает поэзию с образами и эмоциями — т.е. с лишь ее внешними признаками, которые сами по себе ничего не говорят о ее сущности; научное понятие поэзии «растворено» в лингвистических и структуралистских определениях, недоступных рядовому читателю. Тем самым, «сущностное» определение фактически остается вакантным. Для закрытия этой лакуны полезно обратиться к наследию поэтов, которые рассуждали на эту тему, обращаясь к читателям и дали такое определение.

В настоящее время возрастает роль культурного ландшафта в формировании культурной памяти. Благодаря информационным технологиям, облегчившим доступ к разным культурным формам, культурная память динамизируется, трансформируется, постоянно генерируются новые интерпретации культурных текстов, как литературных, так и ландшафтных. Все эти интерпретации обогащают культурную память и включаются в дальнейшее развитие культуры. Индивидуальная память в настоящее время играет более важную роль, чем в дописьменную эпоху. Индивидуальные прочтения культурных ландшафтов создают новые тексты, вписанные в семиотическую ландшафтную среду. Одним из интересных примеров построения индивидуальной памяти является творчество Марины Цветаевой.