Литературоведение

Когда речь идет о любви, даже такой обугленной и искаженной, как у героев этого драматурга, важно то, что человек испытывает, а не то, на кого она направлена. “Бог не в любимом, а в любящем”, — написал Томас Манн в рассказе “Смерть в Венеции”.

Квинтэссенцией общественной деятельности Анатолия Якобсона, члена Инициативной группы по защите прав человека в СССР и редактора неподцензурной «Хроники текущих событий», было активное нравственное ненасильственное сопротивление советскому режиму — «обыкновенному социализму».

Данте привыкли изображать очень серьезным, строгим, таинственным и суровым: «Суровый Дант не презирал сонета» (А.С. Пушкин). В массовом сознании Данте мрачен, как композитор Вагнер. А в действительности он яркий, разноцветный и веселый.

О книге Чингиза Гусейнова, аттестованной автором как «кораническое повествование о пророке Мухаммеде»

По Люксембургу и тем, кто разделяет его взгляд на причину Катастрофы, получается, что Бог решил коллективно наказать шесть миллионов евреев за то, что они отступили от Торы, не разбираясь при этом кто грешник, а кто праведник. Удивительно, но ведь как раз именно Тора говорит о милосердии, которое готов был проявить Господь, когда решил покарать Содом. Он склонен был пощадить погрязший в грехах Содом в том случае, если Авраам найдёт там хотя бы жалкую горстку «праведников».

«Все, что случилось со мной, думаю, связано с тем, что я очень любил литературу русскую. Писатели любимые (Шолохов, например) становились для меня спутниками жизни. Благодаря им я был предан правде и очень любил народную толщу, существо жизни народной. С этого началось мое творчество. Если бы я этого не исповедовал, я бы ничего не написал. Вообще я бы без литературы не существовал. Литература стала моей судьбой и спасением. Так и для вас что-то — журналистика, может быть, — должно стать спасением, если вы будете добросовестно и с любовью, прежде всего к письменности, которой сейчас учитесь, служить этому…»

«Одни и те же явления культуры у нас и на Западе имеют близкие начала, но разные функции. При этом стоит помнить, что при заимствовании форм извне происходит их перелицовка: материя та же, а выглядит иначе. Или: смотрится не хуже, а в основе — имитация, иной субстрат. Оригинальным легко быть, но трудно стать; это дар, а не заслуга…»

«”Записки охотника”, если мы попытаемся их понять в системе ценностей самой русской культуры, это не “протест” против крепостничества, не “изображение” в ряде очерков действительности середины XIX века (хотя то и другое не могло, разумеется, не “отразиться” в тургеневских текстах), а поэтический образ России как таковой, выходящий далеко за пределы так называемой “натуральной школы”. Тургенев показывает богатый, сложный, многоразличный и, главное, живой, развивающийся русский мир: с его христианскими ориентирами, смирением, грехами, буйством, своеволием и поэзией…»

«По мысли И.С. Шмелева, русская душа необыкновенна по своей сути, она страстная и одновременно созерцательная. Это душа художника и певца, музыканта и лицедея, юродивого и кликуши, богатыря и дерзателя. Она много вкусила и пережила, и переживет еще. Истинным носителем русской души и Бога является народ, время которого непременно наступит. В эмиграции интеллигенция “растеряла” русскую душу, и И.С. Шмелев не упрекает ее в этом, а прямо ставит в вину ей многое из того, что случилось…»

«В этом очень помогает музыка, её свойство становиться как бы ключом к памяти, к более ранним версиям себя. И когда какое-то произведение превращается в такую ячейку прошлого, “камеру хранения” воспоминаний, его сложно слышать таким, каким его слышат другие, оно приобретает скрытый, личный смысл. Музыка, которую я люблю, имеет для меня отчасти именно такое значение…»

...От литературы он был очевидно весьма далек, поскольку не узнал даже Есенина... Как бы то ни было, но, выслушав пивных ораторов, он вызвал милицию и поведал двум подоспевшим милиционерам только что услышанное. После чего поэтов увели в отделение, где они провели ночь, но не успокоились даже за решеткой: например, пели “Интернационал” с поддельным еврейским акцентом, сознательно не выговаривая при пении букву «р» (это уже из рапорта участкового, проводившего четверку в отделение).