Литературоведение

«...Я понимаю, что чего-то не понимаю в этом человеке. Оставляю непонятое на потом и, легко простившись, исчезаю в улочках океанского города, представляя, как его серая кепка плывёт мимо витрин, цветов, воробьиных тусовок сквозь уличный шум в тишину обычной городской квартиры на четвёртом этаже, где хлопочет хозяйка. Когда впервые перешагнула порог их дома, поймала себя на мысли, что испытываю интерес к женщине, которая стала музой для Вячеслава Протасова...»

Кулишер в своих «Очерках» подчеркивал, что «общая схема движения одна и та же для всех народов»[41]. «Существует общий закон развития для всех народов без различия, к какой бы расе[42] эти народы ни принадлежали», — так формулировал он свое кредо[43]. Это положение, впервые высказанное на страницах русской прессы Кулишером в конце 1870-х гг., встретило, по свидетельству наблюдательного современника, достаточно ожесточённые возражения со стороны адептов национальной «самобытности»[44].

Но он ведь не ангел – обычный земной человек, Не кукла, чтоб дёргал хозяин за нужные нитки. Пусть сам исправляет свои и чужие ошибки И выстроит сам, как сумеет, свой мир и свой век.

Если память жива, если память жива, То на мамином платье светлы кружева, И магнолия в рыжих её волосах, И минувшее время на хрупких часах. Меж холмами и морем летят поезда, В южном небе вечернем пылает звезда, Возле пенистой кромки под самой звездой Я стою рядом с мамой моей молодой. 1994

«Ни один русский писатель до Чехова, пожалуй, не писал так пронзительно о недостижимости счастья, его хрупкости, если оно досталось кому-то, и его способности мгновенно гибнуть от случайного, непредсказуемого поступка, шага, даже слова. В этом смысле повесть «Степь» напоминает большое симфоническое сочинение, в котором душевный мир человека стал темой музыкальной, широко развитой и поэтически звучащей...»

Вот общее правило: при столкновении двух языков при прочих равных условиях побеждает более краткий и более простой. Французский побеждает итальянский и немецкий, английский одерживает победу над другими. Короче, следует только сказать, что чем язык проще, тем легче его выучить и тем быстрее он может с пользой употребляться.

Я написал в некрологе, напечатанном в нью-йоркском «Новом журнале» за No 197: «Ему свойственно было изощрённое чувство формы, законы которой он сам же нарушал неостановимым, завораживающим потоком слов, дважды, трижды, четырежды перехлёстывающим через ожидаемый конец, раздвигая таким образом пределы стихотворения и превращая его в поэму. Неизбежная инфляция слов при таком изобилии не только не охлаждала читателей и слушателей, но, наоборот, их привлекала. При живом авторском чтении напор повышающихся интонаций голоса затоплял формы стихотворений и создавал иллюзию невероятного, нечеловеческого вдохновения».

Ну, и в силу своего опыта и высокой компетенции Рональд Сторрс получил временный чин полковника и назначение на пост военного губернатора Иерусалима. Как он сам говорил - с долей положенной иронии, но не без гордости - "...первого со времен Понтия Пилата..." В штабе генерала Алленби губернатора Сторрсa очень ценили - и тот факт, что "...беспорядки..." все-таки случились, и что в ходе их в Иерусалиме случились насилия и убийства, в вину ему не поставили. Туземные волнения - вещь столь же неприятная, и столь же неизбежная, как дурная погода.

Мне действительно казалось, что я происхожу из одного из двенадцати колен израилевых – желательно, чтобы это была ветвь Вооза и его праправнука Давида. Я не сомневался, что в моих жилах течёт не только славянская, а множество самых разных кровей – еврейская, галльская, римская, греческая. Иначе откуда у меня, простого русского юноши, неистребимая тяга к самым разным, порою взаимоисключающим древним и новым культурам? Я их чувствовал с такой силой притяжения, что завидовал моим соплеменникам: почему я не могу примириться с их простой и свободной единственностью ?

Имени нашего Бога Я не могу предать. Да и слишком этого много Того, что хотите вы дать…