Литературоведение

Смех – грозное оружие. Ранний Антон Чехов, смеясь, мстил всему миру за отца, за детские унижения. Но если поздний Чехов готов простить грехи ближним своим, то Шолом-Алейхем... нет.

О повести Вениамина Слепкова "Посланец Вселенной"

В целом траектории поэтов «коренной квадриги» Серебряного века – Мандельштама, Пастернака, Ахматовой и Цветаевой – довольно близки друг к другу: крутое падение в 1992-1994, рост в 1995-1996 и медленное полупадение-полупарение в последующем.

Нельзя обойти вниманием еще одну важную тему повести, связанную с историческими корнями сталинского абсолютизма, увиденными Козыревым гораздо раньше и глубже многих послевоенных исследователей тоталитаризма. Почему этот правитель, считавшийся подданными «чем-то вроде полубога, если не представителем самого творца», изображен Козыревым как заурядный, недалекий, порою жалкий старик?

В ницшеанстве есть, – за что оно симпатично, мне, по крайней мере, – мистическое, метафизическое. А у Ахматовой (и Мандельштама) такой черты в их ницшеанстве не было. Она была акмеистка, то есть враг символистов с их залётами куда-то в позитивное невообразимо высокое, хоть и не религиозное. Чехов же вырвался не только из серой жизни семьи своего отца, но и из христианства.

В набоковской алхимии переплавки слов в вещи отсутствует основной ингредиент аллегории, ее материальная основа – непосредственное употребление слов как символов, когда, например, «смерть» превращается в «Смерть».

За последнее десятилетие своей жизни Булат Шалвович написал, наговорил и напел немало такого, что – с точки зрения сегодняшней власти и обслуживающих её пропагандистов – умаляет авторитет России по меньшей мере в двух её ипостасях: советской и постсоветской, сегодняшней. А также авторитет российских Вооружённых сил.

Времена не слишком им потрафили – то пробел откроешь, то провал. «У меня тоска по биографии», – Эйхенбаум Шкловскому писал.

Если в «Сентиментальном путешествии» рассказчик Стерна на вопрос, как его имя, открывает лежащий на столе томик Шекспира и молча тычет пальцем в строку «Гамлета» – в слова Poor Yorick! (выдавая себя за Йорика, он, тем не менее, опасается на прямой вопрос об имени нагло лгать в глаза, могут и за руку поймать!), то в Примечании 16 Пушкин, подсказывая этот адрес, фактически тоже «тычет пальцем»: «“Бедный Йорик!” – восклицание Гамлета над черепом шута. (См. Шекспира и Стерна)»

Почему же Остап Бендер был близок Высоцкому? Да потому что его лирический герой также часто выступал в образе вора, заключенного, хулигана и разбойника, т.е. изгоя советского общества, каковым был и Остап. Причем речь здесь идет не только о ранних песнях (так называемых «блатных»), но и о ряде других, написанных значительно позже: например, «Разбойничья песня» (1975) или «Баллада о вольных стрелках» (1975), а также стихотворение «Я был завсегдатаем всех пивных».

В сухом остатке следующее. Книга написана не одесситами, а киевлянином, поскольку Дерибасовская охарактеризована как «лучшая улица на земле», а Крещатик – как «наилучшая». Аргументация не только очень слабая, но она еще и довольно обидная для Булгакова. Все-таки он был умным человеком с развитым чувством юмора и при всей любви к Киеву не заслужил подозрений в таком вот примитивном региональном шовинизме.

Каким бы гениальным ни был писатель, он не знает, сколько времени будет жить его книга, а это значит, что он не знает и ее финала. Гениальную книгу дописывает Бог.

Стихи Некрасова словно бы вторят житейскому крестьянскому разговору, задушевной народной песне. Кажется, что его поэзии изначально присущ национальный склад. Он открыл мир нашей бытовой жизни, как мир духовный и нравственный, найдя в этом сочетании русского быта и духовности истинную, бесценную красоту. В отечественной, да и в мировой, лирике немного найдется поэтов, которые бы, как Некрасов, рассказали столько житейских историй, составивших в совокупности то, что мы называем народным бытием; открыли столько людских судеб, составивших в совокупности народную судьбу. И все эти истории и судьбы освещены светом земной красоты и целительного сочувствия.