Литературоведение

Говоря сегодня о творчестве Окуджавы, обращаясь к его человеческой сущности, постоянно чувствуешь опасность соскользнуть в выспреннюю фразу, употребить нечто высокопарное, – а ведь делать этого ни в коем случае нельзя, как бы ни тянуло: сам он не просто избегал, но активно не принимал подобных речевых оборотов, особенно в свой адрес.

Ахматова поведала отцу, что она буквально накануне приехала из Ленинграда и практически никому не сказала, что отправляется в Москву. Поэтому она попросила его никому не рассказывать о том, что она пришла к нему в консультацию.

Юрий Кублановский, громыхая в электричке от Апрелевки до Киевского вокзала мимо Переделкино, к «советскому местожительству» явно не относился, что, конечно, делает честь как его поэтическим, так и человеческим достоинствам.

Как Моисей высек воду из скалы, так Юдсон высекает из слов новые смыслы – бисером, искрами, гирляндами. Вот уж где подлинная «игра в бисер»! Только у Гессе Игра – дело серьёзное, ответственное, ну а у Юдсона игра – дело весёлое, лёгкое, иногда как бы и дурашливое, а временами и кощунственное.

Может быть, и не стоило на это обращать внимания, если бы не сами собой складывающиеся законы и закономерности сегодняшнего литературного процесса. Слишком огромна сегодня разница между Москвой и провинцией...

Из Москвы пришла шокирующая весть: 4 апреля 2013 умер лауреат премии «Поэт года–2012», Игорь Царев. Умер от сердечного приступа прямо в редакции «Российской газеты», где работал выпускающим редактором.

Выбор «облегчённого» текста в качестве базового, нежелание хотя бы погуглить и явный творческий кризис привели к тому, что под тяжестью таланта автора образ Освальда Руфайзена (Даниель Штайн) оказался расплющенным до уровня сработанного из крашеной фанеры силуэта Ленина на крыше какого-нибудь захудалого сельсовета.

Тому же служат и как бы незначительные намеки типа «Водят к гаду еврея профессора» из «Больничной цыганочки» или «Сообщаю анекдот про абрамчиков» из песни о драматической – и показательно заурядной – женской судьбе: «Тонечка». Всё это говорит о том, что еврейская тема постоянно будоражила сознание автора, пусть даже и не всегда выходя наружу.

Большинство историков литературы придерживаются мнения, что супруга Набокова «выиграла чемпионат среди писательских жен – была критиком, секретарем, переводчиком, слушательницей, литагентом, редактором, душеприказчиком». К этому перечню обязанностей, добровольно взятых на себя Верой Евсеевной, надо добавить еще и постоянное партнерство в шахматной игре. Набоков считал ее «своим двойником, человеком, созданным по одной с ним мерке очень постаравшейся судьбой».

Да и время было смутное, такое-сякое – период застоя. Парнас Сарнова поэтому весьма тинист и заболочен: квартирные дрязги, выездные свары, сыскные структуры. По-человечески вполне понятны осторожные метания автора, простительная совписовская пугливость, премудрая пескарявость в приснопамятном литераторском доме у метро «Аэропорт».

Прежний пахан, державший десятилетиями в страхе и ужасе двухсотмиллионный лагерек социализма, помер. Новый пахан через три года после истерических конвульсий людских масс, затаптывающих друг друга насмерть по пути к гробу помершего пахана, в отличие от служек египетского фараона, добровольно отдающих свою жизнь Хозяину, открывал все мерзости, творимые усопшим, и тем самым выставлял всех этих вопленниц и истериков участниками шабаша, лишенными рассудка.

Задача современности для литературы