Эссе

Эпиграфом к альбому Ителла Мастбаум предпослала слова Е. Баратынского: «Дарование есть поручение. Должно исполнить его, несмотря ни на какие препятствия».

Ученые ХХ века потратили громадные усилия, вырабатывая искусственные языки, содержащие однозначные соответствия слов и того, что они означают, языки, на которых невозможно солгать, но для введения этих языков потребуется нормальная человеческая речь. А наш с вами человеческий язык, развиваясь, затемняет, размазывает смысл слов.

Есть люди, чьё присутствие в мире, в движении жизни, в судьбе столь важно и естественно, что с годами начинаешь осознавать существование такого человека, связанного с тобою свыше узами таинственного родства, как неотъемлемую часть дарованного однажды и всё более открывающегося тебе бытия. Таков для меня Леонард Данильцев.

На каждом из нас держится мир, и, когда мы виноваты, опирающийся на нас участок мира прогибается и трещит. Вина — это немного (а то и много) обрушение мира. Всякая, мнится, вина онтологична и подтачивает основы бытия, даже если «просто» не сдать текст вовремя.

Неужели Гитлер всерьёз верил, что ему удастся захватить и Америку? Если так, то это подтверждает мнение многих психологов: его паранойя не знала границ. И на счастье остального человечества, порой наносила серьёзный ущерб военной мощи Германии. Преследование евреев привело к тому, что в стране не осталось физиков, способных создать атомную бомбу.

Pat, who in Wonderland is not a specified creature, in Sonia becomes a rooster (петух / petukh, from петь / pet’ ‘to sing’). He is named Петька/ Petʹka (diminutive of Пётр / Pёtr ‘Peter’), as roosters are traditionally called in Russian folklore...

Сегодня мало кто вспоминает о том, что самой популярной мерой, проведенной большевиками, было предельное упрощение процедур браков и разводов. В течение недели можно было пару раз жениться. Это нововведение нравилось даже недобитым буржуям. Идеи утонченной красавицы Александры Коллонтай возвещали приход сексуальной революции.

Структуру нынешней Вселенной дали ничтожные квантовые флуктуации метрики, имевшие место на стадии инфляции. Но эти флуктуации образовали не только неоднородности плотности: они же родили реликтовые гравитационные волны, которые живут и поныне как реликт ранней Вселенной.

Так кто же такой писатель? Шарлатан или демиург, проповедник добра или богомерзкий дух растления, а, может быть, просто отживший свое и потому лишний «винтик» в обществе торжествующего «свободного рынка»?

Можно сказать, что опираясь на два предыдущих, Марина Степнова смогла создать третий роман, более глубокий, более дерзкий, более, на мой взгляд, сложный. Он целостный, здесь нет неравноценности начала и завершающей части, которая наблюдалась многими в предыдущих книгах.

Поэтическая книга — если она книга, а не сборник стихотворений — своего рода гипертекст, в котором всё связано со всем. Прелесть этой книги в том, что можешь читать её не часть за частью, не страницу за страницей, а вразброс, в диктуемом невнятным чувством порядке, открывающем новые связи, накладывающиеся на замысленные автором и образующие пространство диалога с ним.

Я склонен думать, что в эпоху, предшествовавшую изобретению радио и телевидения, что-то другое должно было случаться, чтобы десятки тысяч людей вдруг поддавались разрушительному порыву и кидались жечь, грабить, убивать представителей верхов, а нередко — и друг друга.

«…Но на мель выкинуло не безусого матроса, а боцмана с бывалым прищуром. Я встал, отряхнулся, проводил взглядом суденышко, на всех парах несущееся к водопаду, плюнул в сторону капитана и сонма дьяволиц — и оглядел окрестности. Та-ак, что мы имеем? Твердую землю под ногами? — уже хорошо. Заводь, полную прелестных белых кувшинок? — на досуге рассмотрим каждую кувшинку в отдельности. Полузанесенную песком и илом толпу слепых и юродивых? — я наделаю из них гребцов для своего будущего корабля…»

«Между прочим, многие, и не только поэты, относятся к Елабуге с неким предубеждением именно по причине гибели там Марины Цветаевой. И я в этом смысле вовсе не феномен. Как не феномен, а закономерность, что после первого же визита в Елабугу относившиеся к ней с предубеждением непременно влюбляются в этот город…»

«Русской литературе — быть! Она есть подлинный Язык, истинная Вера и неистребимый Дух нации. Русскую литературу, в самых лучших её проявлениях, невозможно окончательно и бесповоротно подавить. Просто потому, что она выше и грандиознее своих “давителей”. Она, как птица Феникс, безусловно, способна возродиться…»