Эссе

Еще в 1970 г. Я.Б.Зельдович аналитически показал, что положительная флуктуация плотности собирается в плоский блин (термин «блины» прижился надолго). Таким образом, структура из пересекающихся блинов была предсказана еще до своего открытия.

Я попытаюсь показать, что такое вольная реконструкция на примере своего романа "В тисках — между Юнгом и Фрейдом", изданном в 2013 году московским издательством "Книжники". В основу моей реконструкции заложены вполне реальные исторические факты, которые можно изложить как начало детективного романа.

Сегодня на земле не найдётся политика, который осмелился бы сказать доброе слово в адрес такого явления как колониализм. На этической шкале истории он оказался где-то рядом с рабовладением. Но сумели бы народы, населяющие сегодня бывшие испанские колонии, самостоятельно достигнуть земледельческой стадии цивилизации так быстро без помощи извне?

С тех пор я здороваюсь с этим пнем, проходя мимо. Я останавливаюсь, как перед могилой, и говорю: «здравствуй, кедр!» И слушаю. В эти мгновения я слышу шум исчезнувшей, но оставшейся в моем сознании зеленой пышной кроны.

В то время, когда работа Гута по инфляции была у всех на слуху, Андрей рассказал про некоторые свои соображения по этому поводу. Это было в фиановской столовой. Как сейчас помню — ели борщ.

Надо, чтобы в каждой семье её члены знали, что их любят, что готовы ради них на великие жертвы терпения, но что существует предел, и, когда он перейдён, они окажутся наедине со своими прихотями. Действовать по-другому ― значило бы подвигать их к ошибкам, которые их же погубят.

Однажды он заехал в какой-то городок, в старинный парк, увидел дупло, и сообразил, что оно было на высоте 3,5 метров, а лет 200 назад оно было несколько ниже. Он не поленился, влез рукой в это дупло и вытащил грузинскую поэму XVII века. На какой-то период он стал национальным героем Грузии!

Этот знаменитый фильм вызвал такую бурную реакцию, что сейчас по Парижу, точнее по Монмартру, водят экскурсии по «местам Амели», там, где «жила и работала» Амели Пулен.

Ощущение света в стихах Миллер возникает во многом благодаря их совершенной, безукоризненной форме — точной рифме, внутреннему звучанию. Восхищает абсолютная законченность стихотворения, соразмерность частей: звуков, смыслов, образов. Это просто какая-то «рукой Челлини ваянная чаша».

Нельзя ускорить рождение ребёнка путём давления на живот беременной женщины. Так и ход цивилизации невозможно ускорить, засыпая отстающие народы бомбами, снарядами, ракетами.

«Где мое место в мире? существую ли я на самом деле? жив я или мертв? — такие вопросы я задавал себе лет двадцать тому назад, когда сочинял эти строки. А теперь вот очень даже спокойно смотрю на мир, в котором меня нет. Ну, допустим, нет — и что с того? Я тут был, всё здешнее увидел и всё, в меру своего разумения, понял. Всё тут устроено на славу, но ничего нового больше не будет. Можно отвернуться и смотреть в сторону. Это, впрочем, совершенно не означает, что мне надоело коптить здешние небеса. Отнюдь нет, я с удовольствием позанимаюсь этим еще лет двадцать-тридцать. Но уже без той зверской жажды, без того аппетита, с каким я пожирал в молодые годы всё новое, сладкое, кислое, горькое…»

«Всегда радостно, что в этой филологической семье доброжелательно общаются авторы самых разных поколений, как это и должно быть в русском доме, где мудрость предков и предприимчивость сыновей и внуков дополняют друг друга...»

Я мог бы рассказать о книгах с автографами. Только один пример. На первом сборнике Николая Асеева «Ночная флейта», вышедшем в Москве в 1914 году, дарственная надпись: «И.В. Игнатьеву – Ник. Асеев .914.1.15. Moscou». Трагизм этой надписи ощущаешь лишь тогда, когда знаешь, что лидер эгофутуристов, поэт Иван Игнатьев покончил с собой через пять дней после получения книги. Игнатьеву было 22 года, за день до того, что он перерезал себе бритвой горло, он женился.

В советской легальной поэзии этот конфликт в сильной степени сублимировался в конфликт классовый. Когда же враждебные классы были, мягко говоря, упразднены, класс победивший стал писать о своём, классовом же, одиночестве. Звучит до анекдотичности цинично, но доля правды в такой печальной шутке есть.

Не иначе, это возмездие матушке Европе за недружественные санкции! Рассказ о затоплении Венеции венчает у Левона Осепяна цикл коротких рассказов, начинающихся с «Как я однажды…». В первом из них Левон перебирает в памяти, как чётки, случаи, когда он запросто мог расстаться с жизнью. И случаев таких набирается у него немало.