Эссе

Не случайно и то, что Державин и Тютчев, Паунд и Элиот, Мандельштам и Хлебников, Йейтс и Борхес, Милош и Бродский в своем творчестве столь часто обращаются к образу водной стихии, уподобляя странствия человека во времени и само искусство плаванию в этой бесконечной, как само время, реке.

Мы с Василием сделали удочки и бегали на речку рыбачить — бегать не надо, река рядом. Однажды приходим с рыбалки, был обед. Мама плачет. Мы давно не слышали и не видели, чтобы мама плакала. Она сидела на камне и платком вытирала слёзы. Её вопрос: «Что будем делать?» Началась война, а у нас ни дома, ни места, живём на улице!

Впрочем, в одной из летописей есть маловразумительный рассказ о том, как какие-то граждане (тоже, видать, не представились!) внезапно напали на конвой великого князя Василия Ивановича, направлявшегося с какими-то делами в Смоленск. Было это на некоем Свинском поле возле Самсониевского бора (это примерно возле города Рославля Смоленской области). И великому князю «с воями и боярами» пришлось тикать от этих свиней как можно скорее. Что там случилось, мы не знаем.

Апелляция к знакам прошлого оказывается успешной, когда отвечает внутреннему, пусть и неосознаваемому, запросу на онтологическую безопасность при минимизации собственной ответственности и усилий. В этом, вероятно, и секрет привлекательности тоталитарных установок, откликающихся на инфантильную потребность комфорта и ролевую слаженность власти (бога, родителя, старшего брата…), берущей на себя все заботы и ответственность за человека (ребёнка, пока тот хорошо себя ведёт).

Разумеется, какие-то волоски на теле имеют и люди, но их роль незначительна. Говорят, что это атавизм, наследие наших древних предков, которые сплошь были покрыты шерстью.

Нет, братцы, в семидесятых витал над Москвой только призрак свободы!.. Свободы не было, и ничего вообще не было — ни заработка, ни возможности выставляться по-настоящему, а не клочками, ни жилья, ни прежнего здоровья, ни полноценного общения с единомышленниками… Была только любовь. И — жажда сосредоточенного творчества.

В мечети и синагоги не совался — от прирожденной застенчивости. Однако к крещению не подался и в верующие не перешел, отчасти из чувства отвращения к этой, и любой другой, массовой кампании. Уже тогда был готов ответить на вопрос о религии в истории России и ее будущем, что коммунизм — тоже религия.

Интересной находкой, как мне представляется, оказались два варианта перевода одного и того же стихотворения Рильке «Осень», которые мы публикуем сейчас. Здесь появляется возможность заглянуть в творческую лабораторию переводчика и оценить его мастерство. По этим двум почти равноценным переводам наглядно видно, что переводчик, проникая в подлинник, создает свой собственный текст. Более того, у него даже возникает возможность варьировать его, создавая как бы два отдельных текста.

Господь, не иссякает красота/ На лбу Твоем широком, необъятном,/ Где вкупе с милосердьем благодатным/ Святая справедливость разлита -/ О всепрощающая Доброта!

Лето изымает человека из времени, оно перерастает время, оно — большое округлое Всегда. В каком-то смысле оно даже избавляет от биографических координат с их суетными подробностями — в которые осень потом аккуратно нас возвращает.

Немцы ведут себя сдержаннее (хотя в этом отношении им далеко до англичан). Традиционная рациональность немцев проявляется в их стремлении «экономно» расходовать не только материальные средства, но и эмоции. Человек должен поступать обдуманно и взвешенно, это является гарантией его жизни в мире с окружающими и с самим собой.

Лена Берсон — поэт и дочь не только своей неизбывной бедовой отчизны. Как и многие из ее круга, да в общем из общего «круга» той необъятной «Римской империи времени упадка», перетасовывавшей времена и народы, она остро переживает свою принадлежность и к иным, столь сильным и значимым для нее корням.

Жизнь не была лёгкой, в годы, когда неосторожное слово могло стоить не только карьеры, но и жизни, довольно резкий в своих взглядах и яркий как личность Ерошенко буквально «ходил по краю». Однако прямых столкновений с репрессивными органами счастливо избегал, от части этому способствовали его лёгкость на подъём и готовность, оставив всё, переехать в абсолютно глухую и труднодоступную область.

… Что еще нужно, когда есть много заметок к будущему рассказу и понятен сюжет? Только одно — сиди и работай. Но мой взгляд неудержимо скользит куда-то в сторону. Почему?.. Причины — масса причин! — похожи на мутное пятно на оконном стекле. Я писатель?.. Нет, я расстроенная скрипка, которая валяется на смятой постели. Там, снаружи, за окном — море солнца, но моя комната темна, не убрана, а на столе, за монитором, притаилась уже не скрипка, а грязная тарелка с рыбьим скелетированным хвостом. Все как-то не так, все — плохо и…

В современном культурном сознании существует смысловой разрыв между обыденным и научным пониманием природы поэзии. Обыденное представление связывает поэзию с образами и эмоциями — т.е. с лишь ее внешними признаками, которые сами по себе ничего не говорят о ее сущности; научное понятие поэзии «растворено» в лингвистических и структуралистских определениях, недоступных рядовому читателю. Тем самым, «сущностное» определение фактически остается вакантным. Для закрытия этой лакуны полезно обратиться к наследию поэтов, которые рассуждали на эту тему, обращаясь к читателям и дали такое определение.