Воспоминания

Вбежав на площадь и затесавшись в толпу, я увидел ЭТО: посреди площади стояло в ряд четыре виселицы — по две петли в каждой. В каждой из них — голова подбородком в грудь, руки за спиной, ступни разутых ног сильно оттянуты вниз, — висели, чуть покачиваясь, восемь человеческих кукол. Живыми их привезли из Пскова, чтобы повесить здесь для того, чтобы именно блокадники получили удовлетворение от мести.

Вождение — это оптимальный способ передвижения в Америке. В американских штатах, которые я посетил до сих пор, за исключением Нью-Йорка, я заметил, что общественный транспорт в основном обслуживает бедных, чаще чёрных, или испаноговорящих. Система поездов в большинстве штатов либо просто отсутствует, либо бесполезна.

Особенно ценно разоблачение всяческой мифологии — от резни Дейр-Ясина до Моше Даяна в академии Фрунзе, — но не просто по схеме: «Неправда, не было так, а было…», — а с объяснением, как, когда, почему и кем пущена в оборот та или иная легенда.

«Сколько всяческих фантасмагорий / Дождь рисует и ветер гонит, / Вылетает из тьмы веков, — / Одиночество навлекло. / И не счесть этих грустных граций, / Начинающих разгораться / Утром ранним в душе моей, / Становящейся всё темней…»

«Над ночными лиманами — свет, / Свет луны и рыбацких палаток; / Ветер с моря и солон, и сладок — / С долгожданным дымком сигарет. / Тяжела у причала вода, / А в высокой листве тополиной, / Над расплывчатой бежевой тиной, / Как чешуйка, мерцает звезда…»

«Мир — живой, природа не равнодушна к человеку, за пеной современности с политикой и обыденностью — сквозит таинственная глубина. Но глаголы её требуют сердца не забитого землей. Надо учиться слушать и видеть её… В каждом образе свет живой, сам с собою играет-разговаривает, всё там переплавлено в золото животное: и глина, и снег, — все из говорящего света… глаголющего…»

«Чего я никогда не прощу Троцкому-Бронштейну и Ульянову-Бланку с их интернациональной бандой — так это того, что они нарушили естественный ход вещей, “опрокинули шахматную доску”. Ладно бы, если бы это была просто игра, но на доске были десятки миллионов человеческих жизней, десятки миллионов! И дьяволы опрокинули все эти жизни в кровавую бездну начала ХХ века… Да, я знаю, что у моей империи были тогда большие проблемы, что Государь наш, управляя огромным государством, далеко не всегда оказывался на высоте положения, а уж его министры — тем более. Но я глубоко убежден в том, что и в те непростые времена в России можно было обойтись без великой крови. Той крови, которую мы будем расхлебывать еще как минимум несколько веков…»

«А легко ли было моей маме, которой в начале войны исполнилось 28 лет? С каким трудом привезла она отца из Вологды домой в Острогожск, об этом знали немногие. А мы обрадовались — папа появился дома, хотя и седой, но живой. Дядя Вася, его друг, живший на нашей улице, уже стал полицаем, но пришёл предупредить отца, чтобы он скрылся — на него пришёл донос в полицию. Отца стали собирать в побег, хотя он был ещё слаб, но не успели. По доносу соседки, как я узнал позже, на отца, что он коммунист, его забрали полицаи. Два дня мы жили в постоянном страхе, что его расстреляют или повесят. В городе на площади уже стояли виселицы с повешенными коммунистами и просто жителями…»

«Конечно, мне могут сказать, что мои отроческие впечатления о том, как соседская девочка Рая учила меня танцевать вальс, не имеют никакого отношения к русско-японской войне начала прошлого века, но я почему-то так не думаю. Мне кажется, что всё в этом мире имеет отношение ко всему. И если сказано на языке народа «время течет», значит оно действительно течет и перетекает одно в другое: настоящее в прошлое и опять в настоящее, а о будущем никто ничего не знает…»

«Рядом с нашей хатой был большой сад, в котором росли вишни и абрикосы. Наташа сушила их впрок. Не у всех росли абрикосы, а год был неурожайным и голодным. Наташа делилась с соседями сухофруктами, а они за это приносили кто мисочку кукурузы, кто ещё какие-то продукты. Сами мы как-то и перебились бы, но у нас был маленький сынок, которому было пока не понять, что кушать нечего. Мы купили ишака, которого привязывали в саду. Володя, если кто-то его обижал, приходил к ишаку, лежащему под деревом, ложился на него и, плача, жаловался своему ушастому другу. Тот только ушами шевелил…»

Вернеру Гейзенбергу, возглавившему Институт теоретической физики, пришлось начинать практически с нуля: без ассистентов, без квартиры, всего с одним студентом, собирающимся писать диссертацию по физике…

Понятия «ирония» и «сила духа» не входят в словарь физики, но к рождению нового знания в физике и его развитию они причастны, как и некоторые другие ненаучные события. Вскоре после защиты cGh-диссертации М. П. Бронштейну исполнилось 29 лет, — жить ему оставалось всего полтора года, и эта жизнь была очень насыщенной.

В первой научно-популярной книге Эйнштейна по теории относительности, законченной декабре 1916 г. и увидевшей свет в 1917 г., дана, наконец, высочайшая оценка четырехмерной концепции и соответствующих идей Минковского, «без которых общая теория относительности…, быть может, оставалась бы в зачаточном состоянии».

Приведённая информация свидетельствует не о простом участии С.А. Яновской в погромной акции, направленной против Н.Н. Лузина, но о том, что она взяла на себя роль организатора и руководителя этого собрания: она задала ему тон и определила характер его резолюции. Нежелание видеть этого профессором Левиным может вызывать только искреннее удивление.

Выжившие, вернувшиеся с войны — испытали новый пресс времени, пресс советской системы, и Самойлов cо Слуцким демонстрируют как бы два механизма действия этой системы: одни гнулись, другие ломались. Был ещё механизм ухода в себя, полного или частичного отказа от поэзии. Из того поколения, это — путь Николая Глазкова, Михаила Львовского, Александра Володина…