Воспоминания

Мы назвали математиков, живших на Петербургской стороне в период Серебряного века… Как писал Л. Борисов, были питеряне, петербуржцы и жители Санкт-Петербурга. Сейчас различают питерцев, ленинградцев и петербуржцев. Мы рассказали о петербуржцах-математиках, память о которых хранят дома Петербургской стороны.

В дарственной надписи есть строка на немецком языке, перевод которой выглядит так: «Прошлое ещё предстоит»… То, что немецкий был её вторым родным языком, усиливало смысл слов: Марина предсказывала встречу в будущем. Но прошлое не повторилось. В 1939 она вернулась в Россию — в катастрофу, где будущего у неё не было.

Жизнь показывает, что есть одно основное средство и, может быть, оно даже единственное для борьбы со старостью. В чем оно заключается, я лучше скажу словами Резерфорда. Он говорил мне: «Капица, я себя чувствую молодым, потому что я работаю с молодежью». Иметь учеников и работать с молодежью — это самое верное средство для ученого сохранить молодость и не отставать от прогресса в науке.

В семье знали, что он родился в Германии, каким-то образом попал в Штаты, стал священником и долгое время руководил пресвитерианской общиной в Уоватозе, пригороде Миллуоки. Знали, но как-то «в общем виде». Когда его жена Пегги рассказала дочери Дебби, что родители Карла были евреями, перешедшими в лютеранство незадолго перед свадьбой, шок, возможно, и был, но, в основном, домашний, внутренний.

Наши визиты к Локшиным всегда традиционно начинались с того, что Александр Лазаревич предлагал мне поиграть что-нибудь на своем стареньком «Бёзендорфере». Сам он сидел рядом на стуле и одним своим присутствием помогал играть. Это не были уроки в обычном смысле слова. Это было некое действо, как бы передача ощущения музыки не через слово, а через духовные нити.

В годы крупномасштабных реконструкций столицы — это все еще особый мир с заброшенными домами, сплавленными под дождь архивами. Во дворах среди мусорных свалок отсверкивали цветком папоротника настоящие клады. Для обыкновенного горожанина то была старая рухлядь, отработавшая свой век. Но та же самая вещь в глазах чуткого художника преображалась.

Но сколько он успел написать, сколько имен увековечить! Меня поразила его статья о гастролях в Петербурге пианистки, имя которой было неизвестно в России, хотя она была знаменита. Статью о Розалин Тюрек, игравшей в Большом зале филармонии Гольдберг-вариации, он назвал “ЖРИЦА БАХА”.

Александр Фёдорович Блинохватов принадлежал к тому редкому типу руководителей, которые понимают, что успех в выполнении любого запланированного дела в решающей степени зависит от людей — исполнителей этого дела. Поэтому он постоянно заботился о людях, показывал им, что о них помнят. И это давало результат. Важно отметить, что он поддерживал не только избранных людей, достигших особых успехов в труде, но и всех, нуждающихся в поддержке.

Стихи сопровождали меня с детства, и школьные уроки литературы не смогли отбить охоты, так как я читал все раньше, чем мы начинали это «проходить». То, что требовалось выучить наизусть, я запоминал легко, но многое из этого я сейчас не очень твердо помню.

Смог — по-русски, по-нашему, просто, по-хорошему — значит сумел. Мне давно по душе это слово. Сумел я многое сделать в отечественной словесности. Те, кто в ней разбираются и знают, что в ней к чему, что почем в ней и кто есть в ней кто — всё это понимают. Слава Богу, что есть на свете эти люди.

В этом контексте отдельного разговора заслуживает неожиданно активная переводческая деятельность Мандельштама в Грузии: одна поэма и семь стихотворений! «Сам по себе переводческий труд Мандельштам недолюбливал, — вспоминал Надирадзе, — но, тем не менее, оставил после себя несколько прекрасных переводов с грузинского…»

Мне нравится грузинский акцент — русские слова как будто смотрятся в речку — вода течет, гласные чуть колеблются и растягиваются, поднимают брови: ах, вот мы какие, оказывается. Нана рассказывает о своем доме — красивом, с разноцветными стенами, полном подарков друзей-художников, об этих друзьях, о бывшем президенте Михаиле Саакашвили, о страхе перед Россией.

Фрагментарная семейная хроника

— Я больше не могла с ним жить. Не могла, и все. Это было просто невыносимо. — Почему? — Он стал писать такие слабые стихи…

Литература - великий наркоз / И диспансер одновременно. / Обливаясь морями чернильных слез, / Забываешь успеть до десьти в таверну...