Воспоминания

Я проснулся в десять, почувствовав лицом солнечное тепло и яркий свет, пробивавшийся сквозь веки и раздражавший глаза. Дядя Саша рано ушёл на работу, а для меня настал первый день весенних каникул.

Я во Вселенной разбираюсь слабо: но, как свою планету не хвали, Есть музыка вселенского масштаба и маленькая музыка Земли.

Помню, как рассказала Вите о своем желании вспомнить то, чему семь лет училась в музыкалке, как он, помолчав, начал размышлять вслух о том, что мы слишком многое прячем в себе, не даем выхода своему внутреннему художнику, что-то такое он говорил.

Давно это было, более десяти лет назад, увлёкся я тогда компьютерными играми и больше всего нравилось летать на самолётах. Нравились все три степени свободы, все три вектора. Всегда хотелось взлететь и увидеть всё сверху.

Напрячься помыслом и нервом, клюкой нащупать зорный след, и прозревать, как в жизни первой, когда сквозь чудо видел свет,

Вечером, лежа в кровати, Паша раскрыл свой подарок и торопливо записал: «хочу быть взрослым». Мальчик отложил записную книжку, погасил ночник и через минуту уснул.

Впереди и покой, и тревоги, И пугливые вещие сны, И сердечные думы о Боге В ожидании тишины.

Мы на природу выезжали. В лес заходили. Неспроста. Целенаправленно искали В нём земляничные места.

Они приблизились к очередному фонарю. Теперь блики заиграли на ее губах. Он замер на мгновение, борясь с желанием без предисловий и долгих окольных фраз, здесь же обнять ее и зарыться лицом в невообразимый беспорядок на ее голове.

Уехать, уйти, затеряться… Возможно ли это? Скажи… Мне дальние странствия снятся, пустынных дорог миражи,

– Молодой человек, возьмите цветок! – неожиданно, раздался женский голос за спиной. Замедлив шаги, я обернулся и увидел двух полненьких девушек. Одна из них прижимала к себе букет красных тюльпанов, другая протягивала цветок явно из этой серии. Поодаль виднелась и клумба, с которой цветы очевидно, и были только что сорваны. Подобное обращение ко мне, мужчине пятидесяти трех лет, конечно, радовало.

Неприметное, в сущности, детство - сколько было таких по соседству - сигареты, дворы, гаражи, переулки, кастеты, ножи...

Господи! Вот она – вечность. Слышу я, как ты молчишь – Дальняя звёздная млечность, Близкая снежная тишь.

Стояли мы с пяти утра, сельпо открывают в девять. Вот одна горемычная и говорит: «Ой, не могу больше терпеть. Живот сейчас разорвётся». За ней бабка стояла, божий одуванчик, советует ей: «Сходи, чего терпеть, ни то и вправду лопнешь». Горемычная боится отойти: «Вы меня потом не впустите».

Закончив работу, матросы запоздало втянули головы в вороты бушлатов и облегченно нырнули обратно в чрево ракетоносца. Подальше от несущейся на них ноябрьской пурги. Ветер пригоршнями бросал в лицо колючую тяжелую, словно свинцовая дробь, снежную крупу.