Воспоминания

А дело было ранней осенью. Через несколько минут после исполнения моей песенки будильников на сцену при открытом эфире ввалилась толпа мужчин в тулупах и валенках и с газетой «Правда» в руках. В Москве были аварии, когда они устремились на Ленинские Горы. Телевизионщики «ЗАБЫЛИ» выключить экран. Толпа была так велика, что охрана университета не смогла их остановить.

Ниспровержение привлекательно тем, что выглядит абсолютно бескорыстным. Но если допустить, что человек извлекает из него моральное удовлетворение, оно сразу опустится на уровень других вполне эгоистических влечений. Его тогда будет позволительно сравнить даже с эротическим вожделением. И то, и другое живёт в человеке неистребимо, различны лишь проявления.

Потому и пестрят противоречиями и явными нестыковками писания о Гилельсе и Дельсона, и Хентовой, и Рабиновича — при всей разнице в их интеллектуальном и профессиональном уровне. Добавим, что шарлатанами они, по-видимому, не родились; по крайней мере, двое из них; таковыми их делали насильственно спускаемые сверху идеологические «аксиомы».

Лев Друскин никогда не был в числе “громких”, популярных поэтов, не спекулировал на своей биографии — при всём её драматизме. И я не слишком уверен, что найдётся так уж много, даже из бывших ленинградцев, кто бы знал и, тем более, ещё помнит это имя. А он был подлинно ленинградским поэтом и был изгнан из родного города “органами” при активном содействии “братьев-писателей”.

Мне никто не мешает всю Субботу напролет думать о Бытии, да вот беда, всякая чушь в голову лезет. И некому жаловаться, каков ты, такова твоя Суббота. Я, пожалуй, слишком погружен в повседневность. А от нее не убежишь. Она и в пустыне, и в храме догонит.

Странно, что ты удивляешься, — прервал я старания Тишина. — Прежде ты существовал там, куда евреев не пускали. Редкому еврею удавалось проникнуть в твою запретную зону. А теперь ты пришёл в бизнес. Здесь без евреев — никуда.

Рассказывал, что Маяковский был очень брезглив. Однажды они шли по улице, и папочке очень захотелось пить. Направился к киоску, а Маяковский хватает отца за руку и громовым своим голосом кричит: «Александр Григорьевич, как вам не стыдно, я не дам вам пить из этих стаканов. Это же зараза!».

Володя Бродянский слушал их слушал – и постепенно мрачнел. А потом встал и сказал, обращаясь ко всем присутствующим: — Ну чего вы здесь расшумелись? Понимать поэзию надо, а не идти на поводу у «общественного мнения». Бродский — есть, конечно, ну и ладно. Володя Алейников пишет намного лучше Бродского.

Стахович–«Страхович» помог Станиславскому за два итальянских месяца восстановиться после тяжелой болезни и войти в рабочую форму. Через год, в январе 1912-го, когда Стахович заехал «к Горьким» на Капри, те все еще были полны впечатлениями от визита к ним Станиславского.

Однако главной проблемой переводчика может стать вовсе не косноязычие принимающей стороны. Зачастую эта самая сторона говорит вполне внятно, однако при этом ни в чем себе не отказывая. И когда чувствуешь, что нельзя буквально переводить откровенную глупость или грубость, то начинаешь подбирать слова, пользуясь богатейшей синонимикой английского языка.

Потом Олах стал подкидывать вверх обе палочки поочередно, успевая при этом вовремя ударять ими то по одному, то по другому барабану, то по той или по другой тарелке. Верхом его жонглерского искусства было подбрасывание палочек из-за спины. Они также высоко взмывали к потолку и почти у самого пола метко перехватывались пальцами Л. Олаха. Публика неистовствовала, отовсюду неслись крики "Браво! Браво!"

Слава Богу, у одного замечательного писателя Марк вычитал и взял на вооружение отличный метод писания рассказов. «Не идёт один, - наставлял мэтр, - бросайте его и беритесь за другой. Если этот, первый, начат хорошо, он сам начнёт – спустя какое-то время – на себя работать. Ты, можно сказать, бросил семя – и если оно живое, то прорастёт и обязательно даст тебе знать, что рассказ готов к продолжению».

Много лет назад ехал в автобусе из Улан-Удэ в Цакир. Жарко, душно, всего две-три остановки за семь часов пути по извилистой горной дороге. Рядом – старичок-бурят – сгорбленный и какой-то истомленный. Я решил, что он не говорит по-русски и вообще всю жизнь пас в степи баранов. Горные пейзажи меня скоро утомили, стало скучно. Старичок думал о чем-то. И вдруг он повернулся ко мне и мягко так спросил: «Вы читали «Похвалу глупости» Эразма Роттердамского»?

- Голда Меир приехала, ты слыхал про это, шлимазл? - Слыхал, ну и что ? - Она приезжала в синагогу на Архипова. Мой сосед Зямка Цукерман сквозь огромную толпу близко протолкнуся к ней на улице и несколько раз чикнул ФЭДом. Теперь ходит по шарагам, вроде нашей, продает фотографии аидам. Я купил три, хочешь свою иметь?..

«Выиграть у бесов, конечно, невозможно, но речь, я подчеркиваю, идет не о выигрыше, а о спасении того главного, без чего не будет русского народа. И здесь каждый из нас выбирает тот путь, который ему более близок. Кто-то вместе с детьми точит слезы у отчей избы, кто-то регулярно скликает под свои знамена остатние рати, занимая затем на четыре года уютное думское кресло, а я вот, вслед за дедом гоголевского дьячка Фомы Григорьевича, еще в самом начале 90-х годов решил перекинуться с рыночными ведьмами в дурня. Да так вот и играю уже без малого четверть века: то без штанов меня ведьмы оставляют, то дают пожить более-менее сносно…»