Воспоминания

Шкловский вышел и говорит: «Буду краток. У нас потому плохо развивается жанр комедии, что авторам очень трудно сразу рассмешить не менее 20 инстанций проверяющих». И ушел с кафедры.

М. Плисецкая очень интересовалась Идой Рубинштейн. И в чем-то хотела походить на нее. Думаю, ей это удалось! Где-то встречал «Ида Рубинштейн — предтеча Майи Плисецкой». Наверное, это правильно.

Если вдруг какому-нибудь сценаристу придёт в голову написать трагедию двадцатого века, этому Еврипиду или Софоклу не придётся далеко ходить. Ниже я предлагаю скелет такого сценария.

Известно, что некоторые выдающиеся и даже великие люди, например Конан-Дойль, Фламмарион, Маркони верили в жизнь после смерти и в возможность коммуникации с душами умерших. Даже Альберт Эйнштейн был готов обсуждать этот вопрос, Томас Альва Эдисон пытался создать прибор для контактов с умершими.

Очевидцы вспоминают ― нельзя говорить о том, какое впечатление произвела симфония на ленинградцев. Это было не впечатление, это было потрясение. Перед слушателями развернулась картина беспощадной схватки, свидетелями и участниками которой они сами были.

Еще наши предки в начале XIX века построили в Останкине на речке Каменке несколько плотин, создали тот самый каскад Останкинских прудов. Потомки, к чести сказать, не загубили наследие, а сохранили и приумножили. Каскад прудов стал украшением Останкинского парка, ВДНХ, Ботанического сада, украшением Москвы.

— Вы мне объясните, — спросил я, — всё же эта логика мне не совсем ясна. Сталин ведь тоже всё время говорил про мировую революцию, он разве не понимал, как для этого удобен международный язык? Зачем же его было запрещать, а вас уничтожать?

Степаныч, напевая мелодию из последнего Евровидения, задумчиво втирал зубную пасту в подбородок. Удивившись, что нет пены, долго рассматривал и вынюхивал, что на помазке. В этот момент и зазвонил телефон.

Я — из другой, не вашей, а нашей, литературы, — как с другой, кому-то известной, а кому-то неведомой, дальней, хоть и рядом она, рукою дотянуться можно, планеты. И Коля Шатров, и Губанов Лёня, и Ворошилов Игорь, и Величанский Саша, и вce остальные, считанные, хоть и было всех нас довольно много, избранные и призванные, словом, навеки — наши…

«Сейчас деревни почти что и нет, лишь кособочится сколько-то домов-развалюх. Улицы заросли бурьяном да крапивой, от сгнивших оград палисадников с двух сторон выползает на когда-то широкую улицу шиповник. Скоро его кусты сойдутся и здесь начнут буйствовать шиповниковые заросли. Но пока этого не случилось, я могу пройти между рядами домов или того, что осталось от них. Память, словно волна свежего дурманящего ветерка с дальних лугов, охватывает меня и уносит в прошлое…»

«Где мое место в мире? существую ли я на самом деле? жив я или мертв? — такие вопросы я задавал себе лет двадцать тому назад, когда сочинял эти строки. А теперь вот очень даже спокойно смотрю на мир, в котором меня нет. Ну, допустим, нет — и что с того? Я тут был, всё здешнее увидел и всё, в меру своего разумения, понял. Всё тут устроено на славу, но ничего нового больше не будет. Можно отвернуться и смотреть в сторону. Это, впрочем, совершенно не означает, что мне надоело коптить здешние небеса. Отнюдь нет, я с удовольствием позанимаюсь этим еще лет двадцать-тридцать. Но уже без той зверской жажды, без того аппетита, с каким я пожирал в молодые годы всё новое, сладкое, кислое, горькое…»

«На мой взгляд, талант — это высшее проявление искренности. Тут можно спросить, а искренности перед кем или Кем? Если только перед самим собой, то не мало ли этого?.. Человек может совершать ошибки как в достижении, так и в выборе цели. По большому счету, их не избежать. Да, к сожалению, цель может оказаться эфемерной, то есть человек может придумать своего, какого-то особого бога. Чтобы этого не случилось — есть Церковь. Есть ее опыт. Именно он не позволяет человеку остаться наедине с собой, в замкнутом кругу собственных ошибок…»

«Быстро обретая всеэмигрантскую известность как белый поэт, Иван Савин активно участвовал в политической жизни русской колонии в Финляндии. Днем работа, вечером служение России — так жила лучшая часть русской эмиграции с надеждою на возвращение…»

«Он возник на пороге, как и прежде, прекрасный, только с поседевшей набело шевелюрой. Время снова сжалось в ужасе, что мы столько упустили, и сделалось непрерывным с момента расставания. Я испугалась, что он опять при всех сознается, что я ему снилась…»

«За время оставшейся службы все нарушители — и неадекватные, и простые — обходили мои посты стороной. Наверное, издалека было видно: “товарищ сурьёзный — пристрелит и фамилию не спросит”. А я, может, и спросил бы…»