Воспоминания

Выглядит он почти мальчиком, хотя, как он гордо заявил, ему уже двадцать пять лет, сын дипломата, получил за границей отличное воспитание, умный, с юмором, веселый, как будто бы и не арестант, аккордеонист отличный, поскольку с детства обучался игре на фортепьяно, с абсолютным слухом. Вина его перед страной, в которой он родился, велика: он еврей и сын расстрелянного дипломата — десять лет.

В отношении Вашей матери, Анны Дмитриевны (урождённой Егоровой), мне известно, что ещё задолго до ареста Сергея Михайловича она была с ним в разводе, и в 1942-ом году вышла замуж за своего одноклассника по гимназии Андрея Николаевича Колмогорова. Тем самым с 15 лет Вы стали колмогоровским пасынком.

В моем свидетельстве о рождении, выданном в 1946 году, я был записан как Петр Эдмундович Оренштейн, а в знаменитом пятом пункте я был русским. Моя мать носила имя Тамара Людвиговна Раппапорт и тоже в паспорте была записана как русская. Все это было смешно, хотя какое-то оправдание и для меня и для матери существовало.

Метапоэзия, то есть стихи о словесности, задали тон всему последующему, сложившись в „Слова”, – так я назвал первый раздел, ключевым понятием которого было Слово. Оно–то и явилось прото–образом всей словесности, а вовсе не язык, как было провозглашено известно кем позже. И тут же написалось стихотворение–эпиграф о том, как жизнь автора перетекает в жизнь книги, становясь человекотекстом.

Беспокойство за жён, матерей очень всех волновало. За короткий срок нахождения в лагере мы воочию убедились, как невыносимо тяжело приходилось женщинам, как быстро они надламывались, как невообразимо видоизменялись и теряли всё, чем были привлекательны.

Вряд ли при рождении детей доктор Земан мог представить себе, что одна из дочерей выйдет замуж за азербайджанца, другая - за армянина, внучка - за еврея, внук женится на американке, наполовину ирландке - наполовину француженке. И все праправнуки, кроме одного, окажутся в Америке.

Галкину свойственна была афористическая отточенность мысли. А особенностью его лирики, мы видели, вечная влюблённость в жизнь, удивление перед чудом жизни. Он мастерски переводил других, считался блестящим переводчиком на идиш. Кого он переводил? Пушкина, Блока, Есенина, Маяковского, «Песнь о Гайавате» Лонгфелло, вершина его переводческого творчества – «Король Лир».

А «пионерский период» в их отношениях длился почти три года, до самой свадьбы, а иначе, говорит Рива, и быть не могло, несмотря на ежедневные встречи. Свадьба состоялась в январе 1958-го. Что меня поразило в истории их дружбы и любви? Абсолютное отсутствие не только громких, но и тихих слов о том, как они относятся друг к другу. Надо прожить долгую жизнь, чтобы встретить такую пару: похожие характеры, оба добры и бескорыстны, с уважением относятся к людям, безгранично преданы родным и друг к другу, но без внешнего проявления эмоций!

В декабре месяце 1946 года настало время мне появиться на свет. Когда вечером 13 декабря у матери начались схватки, отец повел ее на станцию Ильинское, и они сели в поезд, идущий от Москвы. Казанская железная дорога была построена англичанами, и движение там было не правосторонним, как на других железных дорогах, а левосторонним. Возможно, поэтому в состоянии стресса отец повез мать не к Москве, а от Москвы. Так или иначе, но на свет я появился в роддоме на станции Фабричная в городе Раменское. Поскольку родители были прописаны в Москве, то в моем свидетельстве о рождении на имя Петра Эдмундовича Оренштейна, выданном ЗАГСом Калининского района г. Москвы, местом рождения был указан город Москва. Отец в процессе оформления своих советских документов несколько изменил свою фамилию: из Орнштейна он стал Оренштейном. Изменил он также и отчество: из неблагозвучного Хаймовича в первых своих документах на русском языке он стал Иоахимовичем, что тоже было совсем не по-русски. Некоторые мои друзья впоследствии за глаза звали его Нахимычем.

В книге Леонида Сушона «Приднестровье: евреи в аду» [6], опубликованной в Одессе в 1998 году, сказано, что гетто на Слободке закончило своё существование 22 июня 1942 года. В этот день последняя партия евреев, примерно 300 человек, была депортирована. Эта партия состояла в основном из медицинского персонала еврейской больницы, куда также входила и мать Леонида Сушон, Фредерика Сушон-Золотухина. Одесса формально стала полностью свободной от евреев. Некоторые евреи остались, конечно, но они были в постоянном подполье, и жили в ужасе, что их могут обнаружить, как в упомянутых мемуарах Людмилы Калика "820 дней в Подземелье". Эти мемуары очень эмоциональны и драматичны и описывают чудо выживания семьи Калика. Такие чудеса были редки, но они случались. Другим чудом была судьба отца Леонида Сушона, который всю оккупацию пролежал в той же больнице, куда его поместили ещё до войны и где работала врачом его жена Фредерика Сушон. Он стал неподвижен, с серьезной болезнью, в результате пыток во время сталинских репрессий в 1930-е годы. За всё время оккупации никто в больнице не предал его как еврея. Более того, русские друзья посещали и кормили его всё время оккупации Одессы.

Финал операции с пленными узбеками, бывшими советскими военнопленными, воевавшими на стороне немцев, завершился хуже. Скорее всего, не все они были узбеки, немцы сформировали мусульманские подразделения из советских военнопленных из Средней Азии, но кто их различал, кто узбек, а кто нет? Предстояло вернуть их на советскую сторону. Наши грузовики перевозили «узбеков» через условную границу непрерывно в течение двух дней. Этой границей был горбатый мост с «Юнион Джеком» на одной стороне и «Серпом и молотом» на другой. «Узбеки» срочно отрывали и выбрасывали медали и нашивки, которые они получили в то время, когда воевали за немцев. Грузовики с ними все шли и шли на советскую сторону, а оттуда были хорошо слышны звуки выстрелов. Позже мы узнали, что все они сразу же были расстреляны.

Между тем, французский воздух сделал свое дело: в 1958-м Джин вышла замуж за недавнего адвоката, а ныне начинающего режиссера Франсуа Морея, поразившего ее своими изысканными манерами. Успех в картине “На последнем дыхании” в одно мгновение превратил ее в кумира десятков тысяч поклонников. На ее поведении это никак не отразилось. А вскоре они с мужем отправляются в Америку – конечно же, в Лос-Анджелес, в Голливуд. Морей как добропорядочный и законопослушный гражданин считает необходимым отметиться во французском консульстве. Они оставляют там свои визитки, и через несколько дней Генеральный консул Франции г-н Ромен Гари приглашает их на ужин.

Занятия музыкой и живописью занимали важное место в яркой, насыщенной событиями и многообразными деяниями жизни Григория Николаевича. Обладавший значительной музыкальной подготовкой, он с большим успехом выступал при дворе в качестве скрипача, клавесиниста и певца, участвовал в придворных и великосветских спектаклях в домах графов П.Б. Шереметева (1766), А.С. Строганова (1768), И.И. Шувалова (1769) [14, c. 148-149]. Якоб фон Штелин (1709-1785) так характеризует Теплова-музыканта: «Этот искусный дилетант, которого заслуги и счастье возвысили постепенно до звания тайного советника и сенатора Российского государства, воспитывался в изящных искусствах и науках в семинарии новгородского епископа Феофана и не только сам пел с хорошей итальянской манерой, но и играл очень хорошо на скрипке» [16, c. 132].

Эти обстоятельства и дали Сергею повод, по следам нашей с ним встречи на писательской конференции в Калифорнии, назвать моё имя в своей очередной колонке - с неё мне и показалось уместным начать эти заметки. Упоминая «Панораму» - заметьте, вполне доброжелательно, но и несколько покровительственно, - заметку он назвал: «Величественная «Панорама». А ведь “мог бы и бритовкой...» - как это бывало тогда в отношениях между только еще встающими на ноги и пытающимся выжить любой ценой, изданьицами тех лет «нашей эмигрантской» прессы.

Две мировых и одна гражданская войны оставили мало материальных свидетельств о жизни моих родственников. Вся семья моего отца погибла в Холокосте, там же погибли отец и отчим моей матери, и поэтому в основном все сведения, которыми я располагаю о жизни моих родственников, я почерпнул из рассказов матери моей мамы, Ольги Волковицкой, девичью фамилию которой я и ношу. Ольга Владимировна сыграла исключительно важную роль в моей жизни. Она опекала меня, когда я был маленьким и, как я думаю, она любила меня больше, чем всех остальных многочисленных мужчин в ее жизни. В семье все ее любили и никогда не звали бабушкой, а называли странным и ласковым именем «Бабсик» Именно под этим именем она будет фигурировать в этих воспоминаниях.