Воспоминания

Фрагментарная семейная хроника

— Я больше не могла с ним жить. Не могла, и все. Это было просто невыносимо. — Почему? — Он стал писать такие слабые стихи…

Литература - великий наркоз / И диспансер одновременно. / Обливаясь морями чернильных слез, / Забываешь успеть до десьти в таверну...

Она-то знала, что весь этот цирк с Бертой Кугельмахер был придуман тупыми головотяпами из «органов» для того, чтобы показать всему миру сотрудничество евреев с нацистами. Берта очень подходила для этого.

Гностики позиционировали себя умнее и выше Творца, ибо обладали божественной искрой, данной с высших уровней мироздания. В совершенном мире не должно быть убийств, болезней, несправедливости. Все несчастья и преступления — результат непродуманного творения. Заповеди и социальные стереотипы придуманы для закабаления людей, чьи души после смерти становятся добычей ангелов, поэтому самый большой грех — рождение детей.

Более логично представить Ковчег в виде комбинации прямоугольного плота в основании и на нем по всей длине равностороннюю треугольную надстройку (жилые помещения). По образцу плота Тура Хейердала «Кон-Тики» треугольная надстройка Ковчега располагалась в средней части плота и со всех сторон отступала от борта судна, образуя по бокам открытую палубу.

До синагоги километр ходу. Можно подумать и о физике. Но без спросу и разрешения лезут в голову жизни о моей разбитой, расколотой жизни. Разбитой в том катаевском смысле, что жизнь моя рассечена, разрублена эмиграцией. Полжизни прошли в Харькове, полжизни в Израиле. И половинки эти не складываются, гармоничная мозаика не собирается.

1920-е годы были далекими от достатка. Однако раз в неделю на шабес (субботу) у всех на столе находились халес (хала) и кусочек мяса. Принято было делиться друг с другом, чтобы встретить царицу-субботу, как подобает евреям. В 1933 г. голодали все, но даже тогда соседи делились отрубями и кислой капустой… Параллельно с этой жизнью существовала советская власть. Все дела Пуховичей вершил сельсовет, где заседали тоже евреи — дети прихожан синагог.

Когда я писал статью, то я до последнего откладывал переход к этой страшной теме — еврейским погромам. Не мог заставит себя описывать зверские убийства, садизм, пытки, издевательства, изнасилования, порой на глазах детей, родителей или мужей… О грабежах и говорить нечего.

Но одно дело — обнаружить характерные черты своего народа, и совсем другое — считать их ценностью, стремиться сохранять как необходимую часть своей личности. В особенности те, что скорее не помогают, а мешают жить.

Это было невероятно. Такого в истории завода господина Шумана ещё не случалось. Правда, мой исторический опыт определялся всего двумя годами службы у Шумана. Но и абориген, Андрей Грапп, тоже не мог вспомнить подобного: самое большее — десять, двадцать процентов. Хотя кто же будет хвастаться своей зарплатой! Это неприлично.

Дачный период 1921 года и вправду был относительно беззаботным, свидетельством чему стало создание клуба литераторов «Под яблочным деревом», членами которого помимо Бабеля, Паустовского и Лившица были Евгений Иванов и одесские журналисты Крути и Зоров.

Кому довелось хлебнуть всякого, так это Вале. Отец, один из первых комсомольцев Добрянки, в голодомор вышел из партии, перестал платить членские взносы. В 37-м году этот жест отчаяния оценили в десять лет лагерей на лесоповале в Архангельской области. До войны семье «врага народа» жилось ох как несладко. С приходом немцев — ещё хуже.

Когда прибыли трое мужчин в желтой военной форме, деревню мгновенно облетел слух, что это иностранные солдаты, которые говорят друг с другом на непонятном языке. Люди думали, что они англичане, и тут же выбежали поглядеть. Но Секондина сказала: «Это немцы!» Секондина была женой Биссеколо. Биссеколо в юности пять лет жил в Германии и сейчас говорил по-немецки с этими вновь прибывшими солдатами. «Бегите, это немцы!», сказала Секондина.

Взросла и дает самые сочные плоды цезаристская — восточно-стагнационная модель, выбранная из дихотомии развития Христианства, этносом, зародившемся под киевским солнцем… Однако дело не только в выборе веры, в антиномии приоритетов государства и общества, в которой последовательно и неизбежно выдавливалась одна из ее составляющих. Возможно, глубинные корни лежат в выборе пути Православия.