Воспоминания

Светлой памяти Анисима Абрамовича Гиммерверта.

Светлой памяти Владимира Чернова, главреда журнала "Story", посвящается.

Он умер в родной лаборатории, как умирает солдат на поле боя. Ушёл от нас полный творческих и физических сил, прожив почти 82 года, из которых 55 лет отдал науке, а 5 лет защите Отечества.

Курчатов был совсем не таким открытым, веселым и простым человеком, как пропагандировала официальная версия. Демократичным, но не простым. Очень скрытным, но очень тонко поддерживающим имидж открытости и доступности.

Пленум-то был очередной, да вот обстановка перед ним сложилась чрезвычайная. Незадолго до того Канчели избрали руководителем Союза (кажется, первым секретарем, а председателем был Сулхан Цинцадзе). И мало того, что активизировались противники и завистники Канчели, так и многие поддерживавшие его ранее композиторы, в том числе и некоторые ученики, стали обвинять новоиспеченного избранника в том, что он, дескать, зажимает других авторов, продвигая только собственное творчество.

Доской я пользовался не раз для наглядности: чертил конфликтные треугольники, изображал цикличные композиции, находил и более сложные структуры: внёс, например, поправку в вячеслав-ивановскую схему творческого акта из его статьи «О границах искусства».

И так всегда – мгновенная реакция при столкновении с любой несправедливостью и неправдой. И сознание личной ответственности – и в малом и за всё, что происходит в стране. Он никогда не ощущал себя частью целого, поэтому и предложения вступить в партию всегда отклонял.

За последнее десятилетие своей жизни Булат Шалвович написал, наговорил и напел немало такого, что – с точки зрения сегодняшней власти и обслуживающих её пропагандистов – умаляет авторитет России по меньшей мере в двух её ипостасях: советской и постсоветской, сегодняшней. А также авторитет российских Вооружённых сил.

Телефона в квартире не было, Алексей Алексеевич с ужасом относился к самой мысли иметь телефон. Дверного звонка тоже не было. Дверь открывали на условный стук, известный «своим». Когда стучался «чужой», Алексей Алексеевич, прикладывал палец к губам, требуя полной тишины, и все присутствующие замирали, дожидаясь, когда непрошеный гость, потоптавшись у дверей, уйдет.

Довольно преступлений и позора. Почти исчерпан времени запас. Сомненье в вас – трагичнее, чем ссора. Сомнение в себе - моя опора. Позвольте мне не сомневаться в вас.

Времена не слишком им потрафили – то пробел откроешь, то провал. «У меня тоска по биографии», – Эйхенбаум Шкловскому писал.

Копить, что не относится ко мне, что сделано из золота незлого, копить хоть снег, хотя бы вид в окне, тебя с другим, себя другого.

Прошлое очень подвижно. Оно спешит, Смешно суетится, курит по пачке в день. А к настоящему каждый из нас пришит, И вместе с ним потихоньку уходит в тень.