Воспоминания

Я читаю в Irish Examiner этого же года о том, что «Глава Городского Совета города Дублин проголосовал за поддержку бойкота и экономических санкций против Израиля». Действующий мэр Дублина по имени Ниал Ринг во времена голосования за BDS (бойкот, лишение, санкции) бывший лишь членом городского совета, проголосовал против Израиля и за то, чтобы над Дублинским Сити Холлом повесить палестинский флаг, чтобы он там реял в течение месяца в знак солидарности с палестинцами.

Свое мнение о национальной принадлежности тому или иному государству Эйнштейн остроумно высказал в статье, опубликованной в лондонской газете «Times» в номере от 28 ноября 1919 года, в которой повеселил читателя своеобразным принципом «политической относительности»: «Сегодня в Германии я «немецкий ученый», а в Англии – «швейцарский еврей». Но если меня будут представлять заклятым врагом, то, наоборот, для немцев я стану «швейцарским евреем», а для англичан ˙— «немецким ученым»».

Первая мировая война привела к удорожанию жизни… Как правило, преподаватели не имели ни накоплений, ни недвижимости. Единственным источником их доходов было жалованье, и если семья профессора могла вести образ жизни среднего зажиточного горожанина, то преподаватели младших рангов должны были работать в трех-четырех местах.

Мысль эта совершенно тривиальная, но она перестанет быть таковой, если мы представим себе, что это не лист бумаги с геометрическими построениями, а карта местности, на которой идет война, или план конкретного сражения. В этом случае длина коммуникаций, называемых на военном языке внутренними коммуникационными линиями, имеет первостепенное значение для исхода боя.

Философия науки не должна быть заповедником дряхлых учёных и преподавателей философии, которые никогда не понимали содержания учебника по теоретической физике, не говоря о выполнении небольшого математического исследования или хотя бы о наслаждении доверием творческого учёного.

Не так давно закончилась жизнь Калужнина, а теперь могла окончательно завершиться его судьба. Как мы помним, так бы и случилось, если бы у него не нашлись заступники. Они хранили его произведения, а затем поспособствовали тому, чтобы явить их миру.

«Ты знаешь, Маурисье, я неоднократно думал о своей «неизвестной биографии» и всякий раз испытывал удовольствие, представляя себя евреем. Я ищу в себе свою родословную: Жертвенник всесожжения, Красное море, десять праведников, и «Экклезиаста». Но мое иудейство остается музыкой без слов, моей обращенной в прошлое надеждой. Я даже не знаю, как отпраздновать этот поток еврейской крови, который бежит по моим венам».

Не случайно и то, что Державин и Тютчев, Паунд и Элиот, Мандельштам и Хлебников, Йейтс и Борхес, Милош и Бродский в своем творчестве столь часто обращаются к образу водной стихии, уподобляя странствия человека во времени и само искусство плаванию в этой бесконечной, как само время, реке.

Мы с Василием сделали удочки и бегали на речку рыбачить — бегать не надо, река рядом. Однажды приходим с рыбалки, был обед. Мама плачет. Мы давно не слышали и не видели, чтобы мама плакала. Она сидела на камне и платком вытирала слёзы. Её вопрос: «Что будем делать?» Началась война, а у нас ни дома, ни места, живём на улице!

Впрочем, в одной из летописей есть маловразумительный рассказ о том, как какие-то граждане (тоже, видать, не представились!) внезапно напали на конвой великого князя Василия Ивановича, направлявшегося с какими-то делами в Смоленск. Было это на некоем Свинском поле возле Самсониевского бора (это примерно возле города Рославля Смоленской области). И великому князю «с воями и боярами» пришлось тикать от этих свиней как можно скорее. Что там случилось, мы не знаем.

Апелляция к знакам прошлого оказывается успешной, когда отвечает внутреннему, пусть и неосознаваемому, запросу на онтологическую безопасность при минимизации собственной ответственности и усилий. В этом, вероятно, и секрет привлекательности тоталитарных установок, откликающихся на инфантильную потребность комфорта и ролевую слаженность власти (бога, родителя, старшего брата…), берущей на себя все заботы и ответственность за человека (ребёнка, пока тот хорошо себя ведёт).

Получив приглашение, я начала готовить документы, заполнять анкеты, нужно было взять характеристику в первом отделе. Начальник первого отдела принял меня на территории профкома завода. Он сказал, что отказывает мне в характеристике, объяснив, что я могу передать секретную информацию, так как контактирую с родителями детей, работников завода.

Нет, братцы, в семидесятых витал над Москвой только призрак свободы!.. Свободы не было, и ничего вообще не было — ни заработка, ни возможности выставляться по-настоящему, а не клочками, ни жилья, ни прежнего здоровья, ни полноценного общения с единомышленниками… Была только любовь. И — жажда сосредоточенного творчества.

В мечети и синагоги не совался — от прирожденной застенчивости. Однако к крещению не подался и в верующие не перешел, отчасти из чувства отвращения к этой, и любой другой, массовой кампании. Уже тогда был готов ответить на вопрос о религии в истории России и ее будущем, что коммунизм — тоже религия.

Интересной находкой, как мне представляется, оказались два варианта перевода одного и того же стихотворения Рильке «Осень», которые мы публикуем сейчас. Здесь появляется возможность заглянуть в творческую лабораторию переводчика и оценить его мастерство. По этим двум почти равноценным переводам наглядно видно, что переводчик, проникая в подлинник, создает свой собственный текст. Более того, у него даже возникает возможность варьировать его, создавая как бы два отдельных текста.