Воспоминания

Двухколейная железная дорога шла в их городе вдоль моря, можно сказать, почти по самому его краю. Переходя железнодорожное полотно недалеко от вокзала, Георгий приостановился у рубинового огня семафора на стрелке, залюбовался его ликующим цветом, как вдруг выскочили из-за домов и деревьев встречные поезда, и он застыл, словно приклеенный, на узкой полосе щебенки, между двумя колеями — между двумя жутко летящими друг мимо друга железными стенами. Один поезд был товарный, другой — пассажирский. В пассажирском все окна мелькали черные, только ударил по глазам свет из вагона-ресторана, где, верно, подсчитывали в этот час выручку или мыли посуду. Товарняк был сборный — порожние нефтяные цистерны, груженные песком открытые платформы, белые вагоны холодильников, от которых веяло чем-то мрачно-окончательным, безнадежным. Из-под гудящих колес били мощные вихревые потоки мазутного ветра, гремело и лязгало со всех сторон, больно рябило в глазах: казалось, вот-вот стукнет какой-нибудь железякой и — прощай молодость!

Серёнька, готовившийся в это время служить в армии, к бабушке заходил раз в неделю. Тогда она вытягивала из-под подушки носовой платок с завёрнутыми в нём пятёрками. Он, пока никого из посторонних не было, сгребал их к себе в карман, и, сказав два-три слова, уходил домой. Жил он один, в однокомнатной квартире. Её получала в очереди на жильё мать, работавшая лет тридцать в швейной мастерской. Порадоваться новой жизни она не успела, умерла от рака ещё не старой женщиной. Отец Сергея покинул бренный мир ещё раньше, задавившись в платяном шкафу поясом от халата своей жены. Странный человек, вбил себе в голову, что болен неизлечимой болезнью, но при вскрытии оказалось — здоров, жить бы и жить ещё!

В одном из интервью Ян Карский сказал: «Нацистам было легко убивать евреев, поэтому они делали это. Союзники сочли, что спасать евреев слишком дорого, поэтому они не делали этого. Евреи были брошены правительствами, церковными лидерами, обществом… Поэтому шесть миллионов погибли».

Ты знаешь, на Суккот Хаги пригласил меня принять участие в очень интересной конференции. Это было мероприятие в память о лейтенанте Ишайе Роне, погибшем в Суэцком канале в Войну на истощение. Были приглашены лекторы и преподаватели ТАНАХа, обсуждавшие методы обучения ему израильской молодежи. Бен-Гурион, который был почетным гостем конференции, раскритиковал в пух и прах израильскую систему обучения, которая не относится к изучению ТАНАХа как к основному предмету.

В 1844 году в Херсонской губернии были созданы четыре новые колонии: Ново-Житомирская, Ново-Подольская, Ново-Ковненская и Ново-Витебская. Наконец, в 1857 и 1859 годах были созданы колонии Громоклей и Вольная. Всего к 1865 году было создано 39 колоний с общим населением 31179 человек. Из них 22 находились в Херсонской и 17 в Екатеринославской губерниях.

Он почти не знал кризисов, по крайней мере творческих, и всю жизнь вслушивался в колебания всего диапазона «радиоволн» — как внутренних, коротких и трудноулавливаемых, так и тех, что прекрасно доносятся на средних и длинных волнах. Но, являясь выразителем прежде всего собственного эго, миссию свою видел в диалоге не только с читателем, но и с начальством.

Одинокое сидение в бес-медреше оказало важное влияние на ход моих мыслей, на мой внутренний мир. Наедине с новыми и старыми мыслями, наедине с сомнениями и раздумьями просиживал я долгие дни у книжного шкафа, прерывал учёбу и углублялся в море грёз и видений, составлял из букв комбинации и производил расчёты, искал смысл для себя самого и «человечества».

Было уже за полночь, когда приступили к принятию решений. Постановили организовать колхоз, объединив на добровольных началах крестьянские хозяйства поселка Кодымо. Колхозу присваивается название — имени Якова Михайловича Свердлова. Председателем колхоза единогласно был избран Израиль Фидельман. Затем были избраны шесть членов правления. Люди расходились возбужденные, удрученные, озабоченные и уставшие. Будущее представлялось мрачным, тяжелым и неизбежным.

Машина тронулась, двое начали бить меня по голове кулаками. Спасло то, что до отделения было совсем близко, тем не менее привезли меня туда окровавленного, кровь шла даже из ушей… В камере, куда меня втолкнули, я застал замечательную картину. По стенкам — длинные скамьи, привинченные к полу, на каждой лежал мужик. Сейчас к бомжам привыкли, а тогда и слова такого не было.

Мать, сильная властная женщина с замечательной очень нужной в жизни профессией, служившая на позорной должности, исключила его из числа близких родственников. Она оставила мысль отговорить его от отъезда и проходила мимо него как будто бы ее любимый талантливейший сын Витя не существовал в природе и даже в дизайне квартиры. Она уже не спрашивала себя, «в кого он такой пошел?», ответ знала давно. Ее истерическая любовь к родному ребенку жила в ее сердце всегда.

На выпускных экзаменах Эйнштейн показал результаты значительно слабее, чем на промежуточных преддипломных испытаниях. Тогда он был первым на курсе. А на завершающем этапе он оказался предпоследним: хуже него выступила только Милева Марич, получившая за четыре экзамена и дипломную работу среднюю оценку 4,0. Ниже всего ее оценка по теории функций – всего 2,5 балла. В результате она единственная на курсе диплом так и не получила. Вторая попытка через год тоже провалилась.

Выдающуюся роль в математическом образовании в СССР и воспитании нескольких поколений математиков, преподавателей математики высшей и средней школы, инженеров, специалистов в различных областях науки и техники сыграли созданные Фихтенгольцем учебники: «Математика для инженеров», «Курс дифференциального и интегрального исчисления», «Основы математического анализа».

Бухарин сам не мог разрешить Гамову выезд вместе с женой и организовал ему встречу с В.М.  Молотовым, председателем правительства. Молотов разрешил выехать в Брюссель с женой после того, как Гамов, по его словам, вместо того, чтобы уверять, что она его секретарь и без её помощи он обойтись не может, «честно» признался, что по окончании конгресса хочет свозить её в Париж за покупками.

Никогда Сахаров не желал гибели миллионов американцев. В «Воспоминаниях» он поясняет, что история с торпедой «важна для характеристики той психологической установки, которая заставляла меня проявлять инициативу даже в тех вопросах, которыми я формально не был обязан заниматься, и вообще работать не за страх, а за совесть. Эта установка продолжала действовать даже тогда, когда по ряду вопросов я все больше отходил от официозной линии».

Пётр Васильевич Ступин не был крупной исторической фигурой. Он прожил обычную для представителя своего поколения жизнь. Только вот жизнь этому поколению досталась непростая. И на склоне лет Пётр Васильевич совершил то, что остаётся за пределами возможного для большинства таких, как он, вполне обыкновенных людей. Он оставил после себя в виде описания собственной жизни свою память о прошедшем.