Воспоминания

В конце 1868-го год в доме востоковеда Брокхауза Фридрих встречает Рихарда Вагнера. Встреча знаменательная. Вагнер сам лично проявляет инициативу, узнав о молодом даровании — блестящем литераторе и философе, в то же время музыканте. Этой дружбе суждено будет существовать около пяти лет. Но вот дружбе ли?

Арсений Александрович (Тарковский) считал, что троечника надо перевести так, чтобы было понятно, что это троечник, и за это ставить переводчику пятёрку. Каким бы ни был оригинал, раз его обрекли на перевод, эту работу должны выполнять профессионалы. Конечно, не улучшая! Переводчик, который, подмигивая, говорит, что оригинал так себе, а он сделал из него конфетку, плохой переводчик.

Ничего себе! В такое глухое время — и нате вам, вечер. И не кого-нибудь там, не Вознесенского, не Рождественского, не Окуджавы даже, и не Битова, за которого, как сообщала одна из советских газет, двух небитых дают, — а самого Ерофеева!

В той же Венеции еще в этом году 15-го января шла мною поставленная «Свадебка» Стравинского в Teatro la Fenice с большим, как всегда, успехом. Я никак не могла предвидеть, что его уже никогда не увижу и его мертвое тело будут торжественно встречать и провожать в Венеции к его могиле.

Все его выступления никогда не были выражением его самого. Все они были направлены на выражение композитора. Это была эра, когда процветал культ исполнителя. Шнабель же упорно стоял на том, что исполнитель должен служить исполняемому произведению. Он чувствовал отвращение ко всякого рода эффектам развлекательности.

Второе воспоминание — английское. Мне было тогда семь-восемь, с мамой и сестрой мы отдыхали летом у родственников на Чёрном море. Сестра — студентка ИНЯЗа. Будущий педагог за 20 дней научила меня английскому так, что знаний хватило лениться на уроках несколько лет, когда предмет начали учить в школе.

и над гитарами ярились majos/ а фашистские сволочи расстреливали толпы/ а танцовщицы в шелковых туфлях/ — на каблуке высоком ―/ внизу ― на мостовой ― топтали мое сердце

Евгения Уралова на роль Лены пробовалась десятой, соперничая с М. Вертинской, М. Тереховой, О. Яковлевой, Н. Фатеевой — красавицы, звезды, но Хуциев «вцепился» в нее сразу, с первого взгляда и не ошибся.

Трудно, если не невозможно, рассуждать о некоторых вещах, не имея личного опыта. Как может человек, ни разу не испытавший острое чувство голода, писать трактат о голоде? Я уж не говорю о необходимости некоторого опыта для написания трактата о сексе. Математик же может рассуждать о производной функции, не вступая с ней в интимную связь.

Получалось так, что из ада они попали в чистилище и теперь от решения следователей СМЕРШ будет зависеть их дальнейшая судьба. Кем окажутся эти дознаватели — ангелами или демонами? По виду не поймешь — форма на них одинаковая, НКВДшная. И вход в кабинет один для всех. А вот выход разный: кому в рай свободы, а кому — в преисподнюю северных лагерей…

Интересным представляет дело Ивана Баскакова, вахмана, а потом партизана, приговоренного к каторжным работам. Баскаков не согласен с приговором и подает кассационную жалобу, в которой просит учесть, что бежал из лагеря к партизанам, был награжден орденом Красного Знамени, просит пересмотреть дело и снизить меру наказания…

Родители были в замешательстве. Они предполагали, и правильно, что их дети не хотят заикаться, потому что заикание создавало для них проблемы, смущало их, мешало их взаимоотношениям с другими детьми. Все это было так. Однако Лена объясняла родителям, что заикание стало частью видения детьми самих себя, и потерю его они воспримут как телесное увечье. Изменение, даже к лучшему, болезненно.

Иерихон и его окрестности — место уникальное как по своим географическим особенностям (это самое низкое место на земле, где почти не выпадает осадков), так и по происходившим здесь историческим событиям. Это самый древний из известных историкам городов, не только Святой земли, но и всего мира.

Модель Солонина, по сути дела, очень проста. Он утверждает, что даже в самые тяжелые месяцы — в конце 1941 года и в начале 1942-го, — можно было снабжать Ленинград более или менее сносно по меркам воюющего государства. Город не был окружен герметично, под советским контролем оставалось юго-западное побережье Ладожского озера.

Меня поразил выплеск ряда материалов, обвиняющих писателя Константина Симонова в махровом антисемитизме в нынешних, совершенно других условиях. Бойкие, зубодробительные заголовки: «Борьба Симонова с писателями — евреями, ветеранами войны», «Вырождение души Константина Симонова», «Еще раз о подлости Константина Симонова», «Палач — Константин Симонов»…