Воспоминания

Ему было 17, когда он уехал учиться в Москву. Его, еврейского юношу, Латвия, как своего представителя, отправила учиться в Московский университет имени Ломоносова. Он был гордостью школы. Так однажды сказала мне его учительница. Но ещё до отъезда он заинтересовался Библией, комментариями к ней, Талмудом, еврейской философией.

Мы не всегда понимали, что нас — меньшинство, но всегда думали, что наши ценности могут стать ценностями большинства. Поэтому не боролись за права меньшинства, а боролись за то, чтобы нас стало большинство. За права большинства, которое не осознает необходимость ампутированных возможностей, а мы уже осознали.

Ведь скрипач-солист (а мы ведь все тогда готовились в солисты — и не ниже уровнем, чем Давид Ойстрах или Леонид Коган!) — это Артист, поражающий воображение своей личностью и виртуозностью, а пианист — Философ, созерцающий мир через глубочайшую из всей фортепьянную музыку и дарящий это понимание мира слушателю.

Несмотря на то, что веселье уже давно шло полным ходом, он время от времени выходил на лестницу, чтобы встретить опоздавших; с каждым гостем в отдельности он уже здесь, — перед дверью выпивал за счастье своей дочери. Я хлебнул свои полстакана — как воду и вошел в дымную кухню, где было полно еды и ещё больше водки.

Именно поэтому, от безошибочного нерассуждающего чутья и вопреки межеумочной, пошлой действительности: сидящий рядом со мной в окопе — пусть он хоть Изя, хоть Шапиро, хоть какой ни есть носатый, картавый, он — русский. А отсиживающийся в тылу (неважно, это мифический Ташкент или левый берег Волги у Сталинграда) ворюга-интендант, пусть он хоть Степан, хоть Василенко, хоть как там “Рэвэ та стогнэ” спивае, он — еврей. И точка!

Последнее слово папы — спасибо (за то, что я усадил его в кровати, чтобы он не принял смерть лёжа) — было обращено мне. И я принял его последний выдох. Вернувшись с прогулки, мама склонилась над телом и, обнимая и целуя его, дала однозначный ответ на вопрос, заданный в последнем стихотворении, о котором ни она, ни я в тот момент ещё не знали.

В эти дни среди евреев Монтгомери идёт разговор о слиянии двух синагог в одну, из-за уменьшения количества евреев в этом районе. Они хотят отсрочить неминуемую кончину присутствия евреев здесь, но они хорошо знают, что конец близок. Это тот случай с Американским Иудаизмом, который я уже наблюдал и раньше. Люди, которые видят своё предназначение в помощи другим и в борьбе между собой, обычно обречены на успех на обоих фронтах.

Альберт Эйнштейн привык в одиночку решать сложнейшие задачи. Триумф общей теории относительности, к которому он упорно шел в течение десяти лет, давал надежду, что и с единой теорией поля, охватывающей и макро- и микромир, тоже удастся рано или поздно справиться. Но в немыслимой сложности этой задачи ученый не сомневался. Этому его тоже научил богатый жизненный опыт.

Идеи космополитизма — идеи широкого международного общения и мирового правопорядка в изложении советской пропаганды превратились в орудие экспансии капитализма и американского империализма, прямо угрожающего самому существованию советского государства. Это особенно остро проявилось в кампании по насаждению «идейности» в литературе и искусстве, которую инициировали известные идеологические постановления ЦК ВКП(б).

Первая попытка напомнить и у нас о Б.П. Герасимовиче (и Б.В. Нумерове), называя вещи своими именами, была предпринята автором настоящей статьи при подготовке коллективного юбилейного тома «Развитие астрономии в СССР. 1917–1967» в серии таких тематических монографий, издание которых осуществил тогда Ин-т истории естествознания и техники (ИИЕиТ) АН СССР.

Вокруг поездки Константина Симонова в Италию в октябре 1944 года, вернее о её якобы «спонтанности и самостоятельности», существует миф, который тиражируется уже много лет. Частично к этому руку приложил и сам Константин Михайлович в своих дневниках. Хотя, надо отдать ему должное, — он расставил намёки в тексте дневников, предшествующем описанию его итальянской «самоволки».

Несколько миллионов, те, кто носил в Германии знак «OST», как клеймо, и кто был военнопленным и выжил в лагерях, так и остались виноватыми в родной стране. В Советском Союзе их не реабилитировали. Лишь только в 1995 году вышел указ об их реабилитации. Но многим из них уже было все равно.

При тогдашних настроениях “давивший” все соседние здания своей старинной стильной архитектурой еврейский храм, неожиданно для себя очутившись в центре узкого пространства, образовавшегося между католическим Успенским костелом, с одной стороны, и вновь сооруженным униатским собором, с другой, не мог, конечно, не почувствовать некоторой тревоги за свою судьбу.

Однако такие настали в красной России времена, что дикие и по сути и по форме обвинения выдвигались в адрес самых невинных людей. Впрочем, не одни чекисты взывали к властям с призывом устранить Вавилова из жизни. Того же требовали и некоторые из завистливых и не столь успешных, как Вавилов, людей.

После визита к врачу Маяковский провожал уже не Эльзу, а Татьяну. Отвез ее домой на такси, укутал ей по дороге ноги своим пальто, а возле дома признался в любви. Они встретились на следующий день. Когда-то, в поэме «Облако в штанах», Владимир Маяковский писал: «… иду красивый, двадцатидвухлетний». Сейчас ему было тридцать пять, а красивой, двадцатидвухлетней, была Татьяна.