Воспоминания

О ком бы ты ни говорил с ней — она знала всех. В доме у неё бывали Солженицын и Шафаревич, опальный генерал Пётр Григоренко и отставной диссидент Пётр Якир, Галич и Ким, Ковалёв и Алексеева, Евгения Гинзбург и Аксёнов, Лидия Чуковская и Ростропович. «Хроника текущих событий» — дело рук её мужа.

Эйнштейн всю жизнь был одержим работой. Он мог трудиться в любых условиях, в кабинете, в каюте, в шалаше… Он доводил себя до полного изнеможения, годами решая неподдающуюся проблему. И тем не менее, эта работа делала его счастливым. Эйнштейн не мог не работать, будто какая-то непреодолимая сила, которую он иногда называл Сфинкс, заставляла его брать в руки карандаш или перо.

Эти неучи, получив задание, активно внедряли философское единомыслие — диалектический материализм — во все области науки. И если в начале 30-х годов некоторые учёные старой школы, такие как профессор Кузнецов или профессор Френкель, ещё могли критически высказываться и относительно необходимости философии для успешной работы ученых естественников, и о самом диалектическом материализме, то уже вскоре за такие высказывания ссылали на Соловки и даже расстреливали.

Именно в 1937-м «после разгрома троцкистов на физическом факультете МГУ», как это назвал новый декан — А.С. Предводителев, начала «сплачиваться» та самая группа, которой было неуютно в присутствии физиков школы Мандельштама. Проще всего это описать старой одесской пословицей: «Если ты в Николаеве — умник, то в Одессе — еле-еле дурак».

Может возникнуть естественный вопрос: почему Маяковский безропотно принял условия ссылки? Неужели он, успешный и знаменитый, не мог поднять свой мощный голос, повернуться и уйти? Ответ неоднозначен: и мог — и не мог. Всё очень непросто складывалось в его жизни.

Вавилов приводил точные цифры огромных площадей, на которых высевают в США межлинейные гибриды… (сегодня мы знаем, что уже в середине 1940-х годов прибыль от применения американскими фермерами гибридной кукурузы дала столько долларов, что это было больше по размеру, чем затраты на «Манхэттенский проект»…), призывал немедленно перенять этот опыт, а Лысенко упорно твердил, что все разговоры о гибридной кукурузе — обман!

Тогда поступивших делили на категории — в 1-й категории были лучшие, потом была 2-я категория, тоже хорошие и они все поступали, и 3-я категория — это были как бы принятые условно. Могли взять, а могли и не взять, зависело и от количества поступивших по первым двум категориям, и ещё не знаю, от чего. Так я поступила в ЦМШ без всякого блата и знакомств первым номером по 1-й категории!

Помню один из поучительнейших семинаров по работам этого направления, где говорилось о том, что Горшков вместе с со-авторами обнаружили у проводившего основные расчёты по «московскому нулю» А. Абрикосова две существенные ошибки, более или менее случайно компенсировавшие друг друга, так что конечный результат оказался качественно верен.

Плятт считал, что в мире должна существовать лишь одна национальность: хороший, порядочный человек. По поводу всяких своих наград, и даже Золотой Звезды Героя Социалистического Труда, иронично отмахивался: «Цацки…» И часто вспоминал слова Евангелия: «Будьте как дети». Потому, наверное, что сам был большим артистом с душой ребенка…

И ведь что удивительно: эта чудовищная опасность действительно была устранена в конце 1980-х годов, когда в результате российско-американских договоренностей о сокращении ядерных вооружений человечество сделало шаг назад от термоядерной пропасти. А эти спасительные договоренности стали возможны только благодаря изменению мирового общественного климата под влиянием правозащитной деятельности Андрея Сахарова, Елены Боннэр, других советских правозащитников.

Его научная карьера начиналась в трудное время — надвигалась война, мир только-только выбирался из глубокой депрессии, а в физике Кембриджа наступило какое-то непонятное время. Его точно охарактеризовал тот же Дирак: «В 1926 году даже второразрядный физик мог сделать первоклассную работу, а теперь и первоклассный физик не может найти интересную задачу».

В комнате стояли два шкафа — один по левой стене, другой по правой. В их нижних отделениях старший редактор Эдуард Эдуардович Бугровский хранил бесценный архив редакции, о котором я ещё скажу. Верхние отделения, имеющие раздвижные стёкла, были заклеены какими-то плакатами вполне пристойного содержания. А вот за стеклами стояло… В общем, что купили, то и стояло. Чаще водка.

Числиться в смогистах давно уже стало чем-то престижным, вроде как некоей отмеченностью, причастностью к таинству. Оттого и развелось липовых членов нашего содружества видимо-невидимо. Но желанные врата — наглухо для них закрыты. Правдивое слово — не терпит полуправды, а тем более — вранья.

«Глотаю воздух я, глотаю пищу, / Смотрю вокруг глазами простака / И знаю, что меня не ждут, не ищут, / Что мне верна лишь эта вот строка. / Она пришла, я ждал её, я верил, / Что, верная мне, мимо не пройдёт, / И вместе мы теперь глядим в безмерный / И солнечный июньский небосвод…»

«Храм белокаменный — / Совсем не белый, / Особенно вблизи. / Века работали над ним, / Оплошность зодчих исправляя. / Уверенно стоит он на ветру, / На вид как будто тёмно-серый, / Но вот отходишь от него / И видишь: белый он, / Он — очень белый…»