Воспоминания

Прошло еще десять лет. И тут в «Смене» возникла новая редакторша, которая скоро Нейштадта вышвырнула на улицу, как грязную половую тряпку. Причем, какое иезуитство: именно этот человек, который долгие годы здесь, в кабинете ответственного секретаря, за сущие гроши вкалывал чуть ли не круглыми сутками, был обвинён в каких-то мифических «незаконных заработках».

Для Апта немецкий язык родным не был, но владел он им прекрасно, а переводил с него как никто… Всё это, конечно, известно читателям, знакомым с его переводами Томаса Манна; мне же, не читавшей его переводов с немецкого (Томаса Манна я читала на английском) это известно просто по моим детским воспоминаниям о папиных телефонных разговорах с Аптом.

С поминанием Леннона срифмовалась и память о Высоцком. В пединституте к его годовщине подготовили композицию по стихам и песням, роль Владимира Семеновича исполнил, кажется, тогда второкурсник Юра Шевчук. Это был его первый шумный выход на официальную сцену. Инициатора концерта, институтского культорга Лену Федотову, с которой мы много лет дружили, погнали с работы, связав ее активность с происками мировых хиппи.

Большинство современных евреев предпочитают бороться не за еврейство, а наоборот— стараются ими не быть. Сотни тысяч уехали из страны. В Америке, в Канаде, в других странах, они что, говорят там на иврите? Забыли то немногое, что знали. Зато быстро и успешно освоили английский. Во многих американских университетах учат не иврит, а идиш. Почему — сам не знаю. Хотят и учат. Вот скажи — зачем было стариков мучить?

Новые жители, белые, часто называющие себя либералами, или прогрессивными либералами, которые рассказывают каждому слушающему, что жизнь их посвящена помощи бедным чёрным и латинос в Америке. В действительности же они являются теми, кто приводит чёрных и латинос к бездомности. Для того, чтобы пустить пыль в глаза действительности, они часто открывают в этих местах бар, где чёрный парень играет блюз и они чувствуют себя очень-очень хорошо и очень большими либералами.

Главная причина расхождения Альберта Эйнштейна со сторонниками Бора, Гейзенберга, Борна, Паули, то есть практически со всеми физиками-теоретиками того времени, состояла в отношении к объективной реальности.

Ландсберг и Мандельштам могли стать первыми в России лауреатами Нобелевской премии по физике. Но не стали. За многочисленные заслуги перед отечественной наукой и создание научных школ они получали ордена и звания, получили даже Сталинские премии (Мандельштам за исследования в области радиотехники и радиофизики, Ландсберг за разработку методов спектрального анализа), но их объективно самое выдающееся достижение — открытие КР не было отмечено.

Особое недовольство Максимова вызвали статьи по истории естествознания. В статьях «Гельмгольц», написанной П.П. Лазаревым, «Галилей», написанной С.И. Вавиловым, «Гарвей», написанной А.Ф. Самойловым, Максимов усмотрел противоречия с тем, как оценил этих ученых Энгельс в «Диалектике природы».

Дальнейшая переписка Герасимовича и Шепли показывает, как все более расходились условия жизни и работы обоих корреспондентов. Шепли, независимо даже от экономических трудностей США и при всей своей загруженности директорскими обязанностями, продолжал работать в условиях общей стабильности своей жизни и деятельности, обоснованно не теряя оптимизма.

Слово «барокко» обычно возводят к названию жемчужины неправильной формы. Эта трактовка давным-давно воспринимается как банальность, что по-видимому, не вполне справедливо. Во всяком случае, американскому литературоведу Гилберту Хайетту (1906‒1978) удалось извлечь из этого словарного определения жизнь и огонь, которых мы и не предполагали в этих стершихся от долгого употребления словах.

Обыск в доме у Веприка продолжался более 24 часов. У Веприка был сердечный приступ, но ему не разрешили принять медикаменты. Допросы начинались ночью. Лишение сна, карцер, унижения и пытки. В Веприка плевали, били по лицу. Его заставили искать «пятый угол». Из него выбивали признание в том, что опера «Токтогул» не основана на киргизских мелодиях, а является «сионистской музыкой».

Скорбный список так длинен, что почти бесконечен. Когда я думаю о бессмыслице кровопролития и гибели невинных, вспоминается Сартр: «Люди. Людей надо любить. Люди достойны восхищения. Сейчас меня вырвет наизнанку». И еще становится понятнее, почему через два часа после объявления о смерти Франко во всех магазинах Барселоны полностью раскупили запасы шампанского.

В недрах ОГПУ уже набирал силу другой процесс: чекисты собирали против академика разнообразные обвинения. Нет ничего удивительного, что после первых же арестов те, кого причислили к руководителям «Трудовой Крестьянской Партии», стали оговаривать Вавилова. Слишком яркой была его фигура, слишком он был на виду и так легко было обвинить во всех грехах тяжких человека, про которого все знали, что он — отпрыск миллионера.

Трудно объяснить, даже самому себе, как живописцу Ирине Дмитренко удалось передать на листе бумаги и атмосферу домашнего уюта интеллигентной семьи начала ХХ века, и таинство рождественской елки, и ту безвозвратно канувшую в прошлое жизнь.

Мягко говоря, это был удар ниже пояса! Казалось, меня полностью парализовало, я потеряла дар речи и не могла произнести ни единого звука. Такой успешный день неожиданно обернулся сущей нелепицей, настоящим абсурдом. Наверное я ещё довольно долго бессмысленно смотрела на них…