Воспоминания

«Легка рассветная звезда, / в хрустальной дымке бирюзова — / среди неслышимого зова / ясна, крылата, молода; / летит среди миров чужих, / которым много лет знакома: / среди полей, над крышей дома / так много их, так много их…»

«Поезд тронулся. Прощай, мой сельский лад! / Я стою, просунув голову в окно. / Встречный ветер бьет в лицо — и заодно / Мне откидывает волосы назад. / Край родной я покидаю, но назад / Несговорчивые волосы летят...»

«— Я не верю, что человек, побывавший хотя бы один раз под бомбежкой, может остаться нормальным. О двух-трех бомбежках я даже не говорю. Особенно страшно это было в начале войны: ты видишь, как от горящих вагонов ползут раненые, сверху на них с воем пикируют самолеты, а ты стоишь, как соляной столб, и медленно сходишь с ума. Да, начало войны было длинным и самым-самым страшным…»

«Детская душа впечатлительна, и часто страшные ситуации, происходящие с детьми, остаются в их памяти навсегда. Виктор помнит те январские дни 1943 года более отчётливо, чем августовские 42-го, когда оккупанты почти без единого выстрела заняли родной город. Полугодовая оккупация заставила быстро повзрослеть. Этому способствовала полуголодная жизнь, постоянные тревоги за маму…»

«Служба для подводника на берегу подчас труднее службы в море. Там командир — начальник, а на берегу над командиром десятки начальников-чиновников, руководствующихся одним принципом: люблю море с берега, а моряков в ресторане. Порой машину приходится выбивать за литр “шила” или банку таранки, чтобы доставить автономный паёк со склада на борт. Бывалые подводники поймут, что это не преувеличения…»

«Вместо лампочки здесь рога изрубленной радуги под сводами горят, сложенные холодным, искаженным крестом. А кровь шуршит… реки крови, воды многи шелестят во тьме времен, во тьме плоти, там вся история, её голоса. Незажженные свечи тают, расплываются без огня. Сколько я метался между них, пытаясь разбудить, оживить…»

«Дряхлый пионер с горном, поддерживаемый этой арматуриной, когда-то служившей в качестве полновесной руки, смотрит бельмами из темноты на Штрипкина, облизывает потрескавшиеся за столько лет губы и силится сыграть побудку… Тщетно. Гипсовый горн отсырел. “Неужто брак?.. — корит себя Штрипкин, поворачивая допотопный выключатель, подаренный шефами-электриками. — Боже!.. Сколько же их накопилось!..”»

«Город медленно погружался в темноту. Зажглось уличное освещение, засветилась синевой надпись на здании гостиницы “Союз”, что разместилась около залива канала имени Москвы (у речки Воробьевки), вспыхнули сигнальные красные огни крыш и всевозможные разноцветные рекламные вывески каких-то далеких высоток, выступающих за каналом над общим фоном растянувшегося Химкинского массива. Постепенно загорались и многочисленные окна окружающих домов. В свою очередь мужчина зрелого возраста, находящийся в это время в большой комнате своей квартиры на десятом этаже одной из московских шестнадцатиэтажек, не спешил включать свет…»

Голосование проводилось по обычной схеме: каждый член жюри, в которое входили члены редколлегии, победителя прошлогоднего конкурса «Автор года» и друзья Портала, отмеченные в Зале Славы, выделял трех лучших, по его мнению, кандидатов. Они получали 3, 2 и 1 балл, соответственно. Затем баллы суммировались и определялся победитель, набравший наибольшую сумму баллов, и два лауреата, чьи суммы баллов идут следом.

Было бы совершенно неправильно отождествлять какую-либо великую религиозную традицию с каким-либо конкретным набором экономических институтов. В конце концов, именно библейский Иосиф дал первый известный пример централизованного экономического планирования, используя семь лет изобилия для подготовки к семи годам голода. Его способность прогнозировать торговые циклы, вероятно, все еще является предметом зависти экономистов.

Испокон веков помощь сиротам, беднякам и нуждающимся — являлась основной заповедью нашего народа. Даже в самые тяжёлые времена еврей не забывал поддерживать бедняка из своего народа, воплощая в жизнь заповедь «Люби ближнего, как самого себя». Стало обычным явлением обращаться через сети массовой информации к народу — с просьбой молиться за раненых, больных, и люди моментально откликаются на людское горе…

Я вернулась к этому блокноту спустя более двадцати лет, но и сегодня, после стольких лет террора, с болью замечаю, что у кого-то ещё не изжита наивная вера в мир между нами и ими…

Вообще, наряду с лишениями, ссылка дала Клиссам (и не только им) одно преимущество. Они страдали от холода, голода и морального унижения. Они были насильно оторваны от близких и друзей. Многие годы единственным культурным событием в их жизни была музыкальная передача по радио. Но… они перестали бояться.

Газ отключили в начале войны, паровое отопление не работало, в начале декабря отключили и электричество. С наступлением холодов вода перестала подниматься на этажи. Воду брали из люков на углу Разъезжей и Глазовой или из водоёма в сангаллиевском саду. Однажды (в середине октября) бомба попала в канализацию на противоположной стороне Лиговки, на один дом левее в сторону московского вокзала.

Хождение по мукам начиналось с получения вызова из Израиля, причем от близкого родственника. Отсутствие таковых становится непреодолимой преградой в самом начале пути. Но для того, чтобы получить вызов, нужно написать письмо или заказать международный телефонный разговор. Все письма за границу проверялись цензурой и, если адресованы в Израиль, часто бесследно исчезали.