Воспоминания

Зачем Сталину понадобился Лысенко? Коллективизация сельских хозяйств привела к катастрофе в масштабах страны. Повальный голод начался на Украине и на Волге после экспроприации в 1929 и 1930 гг. всего наличного зерна из деревенских хозяйств. Как писал О.Р. Лацис, изучивший досконально в Архиве Президента РФ ситуацию в стране в годы коллективизации, «всего за период 1927 – 1938 гг. в город мигрировало 18 млн. 700 тыс. людей из деревни.

Капитан «Бигля» Фицрой, поклонник Лафатера, не хотел брать Дарвина на борт, из-за формы его носа. Будучи человеком просвещенным и образованным, капитан полагал, что существует связь между характером человека и чертами его внешности, и поэтому Фицрой сомневался, что человек с таким носом, как у Дарвина, мог обладать энергией и решимостью, достаточными для того, чтобы совершить путешествие.

Таким образом, иерархия по определению является наличием какого-то порядка, вот и всё. Часто иерархии пересекаются, так что одна подсистема может быть выше другой подсистемы в одной иерархии и ниже в другой. Полковник может командовать полком, но быть под каблуком у своей жены. Им также управляет автор статьи, которую он читает, и комары, когда он отдыхает в штате Мэн.

Главный объект исследования — небольшой калифорнийский городок Foster City (Фостер Сити), в котором автор впервые побывал через несколько дней после прибытия в Америку и в котором вскоре стал жить. Foster City — расположен в 40 минутах езды на машине на юг от Сан-Франциско в северной оконечности Силиконовой долины — одного из флагманов всей системы американской модернизации.

Ребенок и взрослый по-разному воспринимают предметы. Рисунок маленького ребенка есть скорее речь, чем изображение. Ребенок рисует по существу так же, как говорит. Он стремится назвать и обозначить предмет, представить рисунок как словесное понятие.

Автор анализирует проводившиеся в США после второй мировой войны исследования о роли военного сектора в советской экономике. Он показывает, что почти все американские советологи систематически их значительно недооценивали.

Возможно, все это связано было со смертью убитого мной при попытке побега заключенного; после призыва меня направили во внутренние войска. История эта продолжала тяготить меня, хотя и по тем, да и по нынешним временам не была чем-то особенным. Люди совершали преступления, сидели в лагерях, сходили с ума и убивали друг друга — что же здесь необычного?

«Сейчас», — подумал я. Мне сразу отчетливо вспомнились все разговоры, витавшие вокруг Васьки, и то, что он участвовал в каких-то квартирных кражах, и то, что кого-то пырнул ножом, и человек умер в больнице, а из милиции его отпустили за недоказанностью, и вдруг понял, что все это правда. Сейчас он найдет убедительный аргумент, чтобы показать, кто здесь хозяин.

С бабушкой жить стало куда интересней и веселей, она защищала меня от брата и рассказывала поучительные истории из жизни выдающихся деятелей нашей партии — разумеется, тех, кто пережил сталинские чистки. Бабушка была убежденной коммунисткой и до ухода на пенсию преподавала где-то историю КПСС несмотря на то, что её мужа в свое время расстреляли как врага народа с известной формулировкой «10 лет без права переписки».

Я сразу почуял, что имею дело с явлением. Явлением доселе невиданным, а потому непонятным и необъяснимым. Вместо неказистого советского рока передо мной было нечто продуманное, умное, отлично сработанное, насыщенное как текстуально, так и музыкально произведение искусства.

Евтушенко по-своему нежно относился тогда к Губанову, опекал его — или делал вид, весьма умело и ловко, что всё так и есть, и это, пожалуй, куда вернее. Губанов не раз говорил мне, что, мол, ежели что с ним случится из ряда вон выходящее, то Евтушенко ему непременно, тут же поможет. И случилось-таки нехорошее. Вновь Губанов сидел в дурдоме, там же, где и недавно, в Кащенко.

Воздушной истине и мудрости, воплощенной у Рескина в фигуре Афины, противостоит воздушный и облачный обман Гермеса. А там, где обман, мы неизбежно вспоминаем истории о превращениях, записанные для нас Овидием и время от времени возрождающиеся в культуре.

Ландау вообще был не очень предан и заинтересован в искусстве. Литературу он ещё знал. Но его любовью была история. Тут он многое знал. Он читал историю, скажем, России. Он читал такие книги по истории, которые не пользовались популярностью.

На протяжении всей своей научной жизни Ландау цитировал только то, что было необходимо для понимания его статей. Похоже, Ландау всегда исходил из того, что автор не обязан заниматься историей науки, а должен донести до читателя тот новый результат, который он получил. Надо признаться, что к заимствованиям Ландау относился строго.

Для Эйнштейна существование гравитационных волн, как показывают его письма коллегам, изначально не было самоочевидно и только углубление в собственные уравнения дали ему основания для некоторой уверенности. Хотя, как мы увидим, и позднее он был готов расстаться со своим детищем.