Философия

И если внезапно спросить исследователя: «А ты уверен, что Большой взрыв был на самом деле?» - он посмотрит и ответит примерно так же, как капитан времен Джеймса Кука, если бы его спросили «А ты уверен, что Земля – шар?».

Несмотря на большой диапазон захватываемых в этом тексте примеров и тем, это не академический каталог или научное исследование. Это рассуждение о мистификаторах и плодах их труда.

Глубочайший парадокс состоит в том, что самые рациональные виды творчества: математическое и теорфизическое, требуют таланта, прозрения, нисходящих из самых глубин жреческого, пророческого прошлого.

«Давно просятся на сравнение два близких по замыслу и сути романа из великого “пятикнижия” Достоевского — “Идиот” (1868) и “Братья Карамазовы” (1878–1881). Прежде всего объединяет их общая идея — авторский поиск “положительно прекрасного человека” в жизни пореформенной России, попытка найти нового героя — “идеального христианина” в пику “новым людям” из романа Чернышевского “Что делать?”. Спрашивается, зачем понадобились два романа на одну тему? — Видимо, автор дает два не совсем тождественных ответа на один и тот же вопрос с разницей в десятилетие; явно делает две попытки, два захода к теме...»

«Опровергая рациональный подход к анализу литературных явлений, критик утверждал единственно верный для художника путь — “чувствовать и выражать”. А это, в свою очередь, позволило определить и авторскую манеру: бесформенность, асистемность, психологичность, высказывания одновременно “за” и “против”…»

Статус вместилища всего сущего предполагал, что Вселенная – это то, в чем разворачивается история, внутри которой работают законы мироздания, и что вопрос – «есть ли какие-либо законы, управляющие Вселенной, как таковой?» - не имеет смысла. Но уже в 20-х годах XX века Вселенная была необратимо разжалована из высших философских категорий в объект, описываемый уравнениями.

Никакая идея не нанесла человечеству столько вреда, сколь платоновское представление о вечной, непреложной истине, пребывающей в Б-жественном Разуме. Разглядев платоновскую идею, человек, довольно сопя и урча, полагает, что схватил за бороду саму вечность. Платонизм, охотно образуя симбиоз с врожденным человеческим садизмом, непринужденно порождает монстров вроде инквизиции или особых отделов.

Он знал, как живут люди, стоящие на верхних ступенях экономической лестницы. Но этого было недостаточно, чтобы узнать людей, и он решил оказаться среди людей с другого полюса финансовой жизни. Он примкнул к бездомным. К опускающимся. К брошенным. Он думал пожить с ними пару недель, но провёл так пять лет.

«Отвергая западное представление о гуманизме, критик находит воплощение соборности в русской литературе и выявляет одну из основных ее черт, заложенную в корне этого слова, — духовное единение людей...»

«Большое внимание исследователь уделяет национальному образу мира, наличию православного кода и культурного бессознательного в поэтике произведений, снимающему кажущиеся противоречия единству поэтического мира. Авангард же, как и любое другое стремление к разложению и деконструкции мира, по И. Есаулову, ведет к смерти, оказывается губительным, причем не только для самих авангардистов, но и для эпохи, их породившей и их превозносящей...»

«Сердце поет, воспринимая зрелые создания и героические деяния человеческого духа — в искусстве, в познании, в добродетели, в политике, в праве, в труде и в молитве, — ибо каждое такое создание и каждое деяние есть живое осуществление человеком Божией воли и Божьего закона...»

«Добро» и эпикея в данном контексте суть одно понятие. Однако, понятия справедливости и добра отягощены в русском сознании не только иудео-христианским или, другими словами, библейским религиозным багажом, но и национальным, как выражался Арон Яковлевич Гуревич, мифопоэтическим менталитетом, совершенно чуждыми мысли Аристотеля.

Мышление на мифологическом уровне предельно конкретно, направлено вовне, на внешний мир объектов. Традиции, гражданские и религиозные обряды, священные тексты – все это воспринимается буквально, как истина в последней инстанции, не подлежащая сомнению и обсуждению. Поэтому мифологический уровень сознания, как правило, сопровождается конформизмом, фанатизмом, фундаментализмом и агрессивным отношением к другим, инакоживущим и инакомыслящим.

Сегодня наш медиум обратился к знаменитому английскому писателю Гилберту Киту Честертону (1874–1936) и мысленно вступил с ним в беседу...

«В основе истинного русского национализма — чувство великой русской земли и ощущение исторического долга перед нею. Этому корневому русскому чувству сопутствует глубинное презрение к предательству, измене. Человек, изменивший родине, — пропащий человек, то есть погибший безнадежно, становящийся пропадиной, то есть стервою, падалью. Сознание долга связано в русском сознании с чувством преемственности поколений, несущих из рода в род идею Божьего государства, олицетворяющего бескорыстное стремление к справедливости, святости, “благоговения ко всему человеческому — к добру, красоте и правде в каждом смертном...”»