Поэзия

Ах, все уже предсказано — в грядущем и в былом, / все давно завязано двойным морским узлом. / В городочке Пинске помнят — кто кем был. / Секунд-майор Нахимов был раньше Самуил.

Я не люблю советской лирики,/ Ее умышленного света,/ Я всю ее отдам за лимерик,/ За вздох свободного поэта.

Мне кажется, жить не годится/ Среди завиральных идей,/ Еврею не стоит гордиться/ Отличьем от прочих людей.

Давайте назовем каждый голос, его или ее,/ «Он», ведущий в репетиции,/ и «Она», мать, матрица, праксис,/ на которой покоится/ потенциальность музыки.

Людской поток заполнил улицу, но продвигался все медленней и медленней, и вот совсем остановился. Путь ему преградил заслон из средневековых латников в серых плащах и шлемах с узкой прорезью для глаз, но Пушкину ничто не мешало. Всепроницающий, он мог легко проникнуть и на ту, и на другую сторону...

...Дождь простой и прямой, / как душа беспородного пса. / Равнодушно ловлю / нагловатый оскал светофора /- ну, красавец, гусар. / Ну и что мне красавец-гусар?

Не беси меня, Господи... Господи, не беси. / ТУ-сто тридцать четыре вчера поломал шасси. / Пятьдесят пассажиров теперь на твоём борту. / Экипаж, говорят, всем составом на ТУ «тю-тю».

ночные фонари как мачтовые сосны / и звёзды по верхам сквозят как маяки / и где-то вдалеке судьбою перекрестной / крестообразный свет / и две внахлест руки

Спасет ли нас от одиночества, / позволит ли прозреть, утешиться / Любовь – святейшее высочество, / Любовь – превысшее святейшество?

«Мы двигались на рубеже / своей империи и мира, / но кантемирова сатира / была написана уже. / Тредиаковский дал нам слог; / фраз кристаллические друзы / растили немцы да французы — / а Ломоносов дерзко смог / презреть умом земные узы...»

Оглушительно ревут моторы пяти Дакот – / В зеркально искрящемся воздухе в десяти тысячах футов / Над горами и реками Македонии. / Далеко внизу / Почти неразличимый в тесном ущелье, / Медленно тащится вниз по течению реки Вардар состав с полевыми пушками...

Нас убивали постепенно, пошагово и поэтапно, и перетягивали вены, и радовались результатам. Замалчивали и в молчаньи, как будто – мимо проходили, как будто и не замечали, но наблюдали и следили за тем, как мы пытались выжить, – и выживали, как ни странно, – и что есть сил пытались выжать из лёгких – воздух, как из раны.

Белый шторм застилает глаза, остывает на лицах Мелкой осыпью звёзд – то ли снег на губах, то ли слёзы. Так уходят в метель поезда – мимо станции в космос, Так летят за черту горизонта охрипшие птицы.

пусть смоет дождь всю кровь с лица земли. чтоб здесь прожить грядущие смогли. а кто в бою не сгинул, те равны: писать в скиту историю войны. позор бойца, что скрылся от меча, – быть старцем и на тексты класть печать. живи, старик. храни свою юдоль. поглядывай на лучших исподволь. и знай, что жив ты только потому, что прах твой чем-то выгоден Ему.

Разбередив пространство лет И всё былое растревожив, Я вспоминаю, как секрет, Что жизнь и смерть – одно и то же. Они всё время бродят в нас, Друг другу возмещают ссуды, Перетекая всякий раз, Как влага в спаянных сосудах. И возрождаясь наяву В неистребимости природы, Вдруг понимаю, что живу – А Бог приходит и уходит.