Поэзия

Донна, простите, моё одиночество Выткано ветром, и верить не хочется Что до заката погибну в бою, Только сначала спою. Где Пуатье, апельсины и яблоки, Майские росы, весёлые зяблики? Солнечный локон, перчатка в руке. Лебедь плывёт по реке…

Когда слова теряют звук, Как небо кисточки и краски, Ты понимаешь – у разлук Свои, особенные ласки. Скрипит простуженная дверь, Окно застёгнуто неплотно. Я б улетела. Но теперь Волшебники неперелётны.

Когда впадают волны дней Непрожитых – в седое море, И неопознанное горе В висках трепещет всё сильней, Несуществующей весны Гроза – гремит из ниоткуда, А неслучившееся чудо В чужие превратилось сны; Читай по знакам на воде, Что для единожды рождённых – Фантомы дел незавершённых Важнее завершённых дел.

назови меня морем – я волны оставлю в залог приходи на меня посмотреть, надышаться прохладой назови меня морем и мой неразборчивый слог донесёт до тебя позабытые ухом рулады назови себя солнцем – ведь это простая игра, и пока мы играем в неё – ничего не случится… засыпать с Посейдоном, проснуться в объятиях Ра на немыслимой скорости в мчащейся колеснице…

Как фото просроченной ксивы, Теряющей сходство с владельцем, Обшарпанный дом, но красивый. Амурчика пухлое тельце С отбитой кудряшкой из гипса Над стенкой, заигранной в жмурки. Раскрошены осени чипсы, Отпав шелухой штукатурки.

Остуди, звонарь, колокола. Бьёт огонь во все моря, но вовсе не его плавучая зола делает из нас седоволосых. Пусть мы – одомашненная дичь, заживо проглоченная печью – не она терзает нас, почти обращая на чёрносердечных.

Плащ, который я сбросила, превратился в пламень, пожирающий окрестные деревеньки. Закрываю дверь перед тем, кто взглядом груб. Открываю – брату, который никогда не придёт. Живущий во мне медлит. По осени в полях собирают сестёр и братьев. Приду туда – выдохну нажитое.

И эта ночь – древесная смола, не коротка, но всё-таки мала, как память писем старого стола в небрежной стопке скомканных конвертов. У ночи на прицеле каждый чат, о чём чернила сохнут и молчат, о чём горчат и блёкнут при свечах, где едкий дым сознанием крутит-вертит…

Над озером слов в ожидании клёва сижу, навострив свою снасть. Когда же ты клюнешь, заветное слово, спасенье моё и напасть? Ах как мне твоей не хватает глюкозы, твоих витаминов с утра. Витают над озером буквы-стрекозы, гудит запятых мошкара.

По счетам старинным заплатила, а по новым – заплачу потом. Прорвана непрочная плотина – вынес из судьбы шальной поток. А потоп случится – Атлантидой пусть под воду прошлое уйдёт. Оплети руками – наплети мне сказок, как корзин – на смерть вперёд. Собери мне райской земляники – и уснём, от счастья разомлев. Поднебесье цену заломило за любовь на каторжной земле.

Давай покинем землю стариками в тот день, что будет так бесчестно юн. Внутри меня журавлик-оригами летит на юг, не видит белокрылый нас, стоящих под солнцем, и сбивается с пути, журавлик мой, почти что настоящий, лети, лети.

Как будто лес срубили на дрова – такая тишь повсюду – трын-трава. Слова уйдут без права возвратиться. Что им ромашки, лопухи и птицы, что им шмеля дурная голова?

Ты город, оказавшийся моим, Случайный спутник, ставший чуть не братом. Я видела таким Ершалаим – Весь каменный, но окружённый садом Магнолий.

Закрой глаза. Однажды будет встреча в каком-нибудь кафе под Бугульмой, где пресная баранина и гречка, заправлены остывшей тишиной, где публика до мая разлетелась, сквозняк и пыль пасутся у двери. Мы снимем медовухой онемелость, и всяких пустяков наговорим, чтоб жизнь глядела весело и пьяно, и сдержанность была невмоготу. А месяц вынет ножик из кармана, ломтями накромсает темноту.

Ты думал, мой друг, что скоро придёт пора и тебе Свой город сменить на горы, желательно – на Тибет, В окошке авиакассы (напрасно кассир хамит!) Билет попросить до Лхасы с тремя пересадками.