Поэзия

«Мы двигались на рубеже / своей империи и мира, / но кантемирова сатира / была написана уже. / Тредиаковский дал нам слог; / фраз кристаллические друзы / растили немцы да французы — / а Ломоносов дерзко смог / презреть умом земные узы...»

Оглушительно ревут моторы пяти Дакот – / В зеркально искрящемся воздухе в десяти тысячах футов / Над горами и реками Македонии. / Далеко внизу / Почти неразличимый в тесном ущелье, / Медленно тащится вниз по течению реки Вардар состав с полевыми пушками...

Нас убивали постепенно, пошагово и поэтапно, и перетягивали вены, и радовались результатам. Замалчивали и в молчаньи, как будто – мимо проходили, как будто и не замечали, но наблюдали и следили за тем, как мы пытались выжить, – и выживали, как ни странно, – и что есть сил пытались выжать из лёгких – воздух, как из раны.

Белый шторм застилает глаза, остывает на лицах Мелкой осыпью звёзд – то ли снег на губах, то ли слёзы. Так уходят в метель поезда – мимо станции в космос, Так летят за черту горизонта охрипшие птицы.

пусть смоет дождь всю кровь с лица земли. чтоб здесь прожить грядущие смогли. а кто в бою не сгинул, те равны: писать в скиту историю войны. позор бойца, что скрылся от меча, – быть старцем и на тексты класть печать. живи, старик. храни свою юдоль. поглядывай на лучших исподволь. и знай, что жив ты только потому, что прах твой чем-то выгоден Ему.

Разбередив пространство лет И всё былое растревожив, Я вспоминаю, как секрет, Что жизнь и смерть – одно и то же. Они всё время бродят в нас, Друг другу возмещают ссуды, Перетекая всякий раз, Как влага в спаянных сосудах. И возрождаясь наяву В неистребимости природы, Вдруг понимаю, что живу – А Бог приходит и уходит.

Донна, простите, моё одиночество Выткано ветром, и верить не хочется Что до заката погибну в бою, Только сначала спою. Где Пуатье, апельсины и яблоки, Майские росы, весёлые зяблики? Солнечный локон, перчатка в руке. Лебедь плывёт по реке…

Когда слова теряют звук, Как небо кисточки и краски, Ты понимаешь – у разлук Свои, особенные ласки. Скрипит простуженная дверь, Окно застёгнуто неплотно. Я б улетела. Но теперь Волшебники неперелётны.

Когда впадают волны дней Непрожитых – в седое море, И неопознанное горе В висках трепещет всё сильней, Несуществующей весны Гроза – гремит из ниоткуда, А неслучившееся чудо В чужие превратилось сны; Читай по знакам на воде, Что для единожды рождённых – Фантомы дел незавершённых Важнее завершённых дел.

назови меня морем – я волны оставлю в залог приходи на меня посмотреть, надышаться прохладой назови меня морем и мой неразборчивый слог донесёт до тебя позабытые ухом рулады назови себя солнцем – ведь это простая игра, и пока мы играем в неё – ничего не случится… засыпать с Посейдоном, проснуться в объятиях Ра на немыслимой скорости в мчащейся колеснице…

Как фото просроченной ксивы, Теряющей сходство с владельцем, Обшарпанный дом, но красивый. Амурчика пухлое тельце С отбитой кудряшкой из гипса Над стенкой, заигранной в жмурки. Раскрошены осени чипсы, Отпав шелухой штукатурки.

Остуди, звонарь, колокола. Бьёт огонь во все моря, но вовсе не его плавучая зола делает из нас седоволосых. Пусть мы – одомашненная дичь, заживо проглоченная печью – не она терзает нас, почти обращая на чёрносердечных.

Плащ, который я сбросила, превратился в пламень, пожирающий окрестные деревеньки. Закрываю дверь перед тем, кто взглядом груб. Открываю – брату, который никогда не придёт. Живущий во мне медлит. По осени в полях собирают сестёр и братьев. Приду туда – выдохну нажитое.

И эта ночь – древесная смола, не коротка, но всё-таки мала, как память писем старого стола в небрежной стопке скомканных конвертов. У ночи на прицеле каждый чат, о чём чернила сохнут и молчат, о чём горчат и блёкнут при свечах, где едкий дым сознанием крутит-вертит…

Над озером слов в ожидании клёва сижу, навострив свою снасть. Когда же ты клюнешь, заветное слово, спасенье моё и напасть? Ах как мне твоей не хватает глюкозы, твоих витаминов с утра. Витают над озером буквы-стрекозы, гудит запятых мошкара.