Культура

К 120-летию Павла Николаевича Лукницкого

О своём знакомстве с Андреем Михайловичем Волконским (1933-2008) композитором, клавесинистом, органистом, основателем и руководителем ансамбля старинной музыки «Мадригал» (с 1965 г.; ансамбль исполнял произведения западноевропейского Возрождения и Средних веков, а также византийскую, южнославянскую и русскую музыку – вплоть до духовных концертов XVIII века), сыном князя М.П. Волконского Геннадий Айги рассказывал в интервью «Российской музыкальной газете»

Благодаря Луизе Дмитриевне Резунковой, вдове Исаака Давидовича, в моём распоряжении оказались подлинники записки и письма И.Л. Андроникова, адресованных И.Д. Гликману из Москвы в Ленинград. С радостью предлагаю читателю «Семи искусств» их премьерную публикацию.

Для большинства биографов последних лет Книппер считается недостойной роли жены гениального писателя, поскольку плохо заботилась о доставшемся ей сокровище: больной и заброшенный Чехов сидел в холодной Ялте один-одинешенек (мать, бабушка, горничная, кухарка и работник не в счет) и питался «холодными, как лед блинчиками», а она кутила в Москве и только подгоняла «пиши пьесу», когда в его кабинете было всего 12 градусов тепла!

Лаплас не нуждался в гипотезе Творца, чтобы описать в своей книге систему мира. Но, увы, он (и не он один) очень даже нуждается в какой ни на есть гипотезе Бога, чтобы имело смысл писать и читать такую книгу, ибо не повышение производительности труда обещает он, но ищет и излагает ИСТИНУ.

Итак, Саша подошёл ко мне — знакомиться. Мы пожали друг другу руки. Разговорились. И вдруг показалось мне, что я давно, хорошо его знаю. Более того — доверяю ему. Принимаю его — таким вот, каков он, Величанский, есть, полностью, без всяких оговорок.

«И иногда вдруг случается счастливый момент, когда оказывается, что создан какой-то круг музыки — замкнулось! И получается сочинение»… А в стену снова стучали недовольные соседи: музыка Валерия Гаврилина им «мешала». Он опять (в который уж раз!) извинялся и уезжал в деревню — там, в избе, без соседей, писалось лучше…

Чтобы сформировать сюжет, включающий всю сочиненную без либретто и без какого бы то ни было сюжетного плана музыку, мне придется использовать все уже написанные композитором фрагменты. Музыку утратить нельзя, нужно ее «пьесно» оправдать, включить в сюжет. Иначе говоря, потребуется не только, что называется, «стоять на ушах», но и неоднократно на них подпрыгивать.

Так или иначе, еврейская культура востребована мировым сообществом в качестве яркого, во многом дразнящего слух инобытия европейской культуры — то есть в том же самом качестве, в котором она существовала многие сотни лет.

Почему Лебедев, говоря о страшных карах человечества, упоминает стремление человека к реализации «своего права», цели и способы достижения которого зачастую жестоки и аморальны? Не потому ли согласилась с Лебедевым Настасья Филипповна, что сама так сильно пострадала от уверенности сначала Тоцкого, а потом и других в своем праве использовать ее?

Современный стихотворец думает, что естественность с высотой не уживается. Погоня за новизной, с лукавым рецептом остранения, подсказанным ему недобросовестной мыслью в начале двадцатого века, побуждает его не только вносить в стихи низкие слова и темы (при выборе тем — запретов со стороны высокого вообще нет), но упиваться низостью, что является прямой изменой искусству.

Зачем она тогда — личность? Она может иметь смысл только будучи не «шелухой», а сущностью сверхценной и бессмертной. Только если она и в вечности сохраняет память о том, что было с нею в земном мире, и если в ней и там, за чертою, продолжают жить, и пылать, и быть столь же значимыми любовь к близким, гордость свершениями, обиды… И, конечно, желания… начиная с желания, чтобы у любимых, ещё живущих на земле, было всё-всё хорошо…

Отношение Бабеля к иудаизму и еврейской религии не было однозначным, и оно не оставалось неизменным на протяжении всей его жизни. Он никогда не отказывался от своего еврейства, и его приверженность еврейской традиции основывалась на вере в единого Бога.

Хотя еврейство в себе я ощущал достаточно смутно, ехать почему-то хотел только в Израиль. И лишь на Святой земле, да и то далеко не сразу, постепенно обнаружил, что на самом-то деле в душе под засохшей коркой навязанной воспитанием «российскости» кипела еврейская магма и терпеливо ждала толчка извне, чтобы лавой хлынуть наружу.

Еврейский мальчик из местечка, своим трудом и талантом добившийся успеха и материального благополучия, вовлеченный в жизнь европейской художественной богемы и ставший жертвой собственной утопии, оказался на обочине жизни, всеми забытый и разочарованный. Его не знают в России, не знают и в Израиле.