Культура

«Я вырос в том чудном мире, где за кочковатым болотом широко раскинулось, как в “Руслане и Людмиле”, на поле-галечнике “заключенное кладбище”, там проступали едва прикрытые, провалившиеся ящики со скелетами. Само собой считалось, что там вдолблены в вечную мерзлоту вроде как и не настоящие люди, а “зэка”, как говорили у нас, в отличие от и сейчас режущего мне ухо “зэк” — ходившего на материке…»

«Чем меньше в искусстве сказки, тем больше и тем фанатичнее я не люблю такое искусство. Когда, например, я слышу рекламу очередного телесериала, снятого по уже ставшей вечной “жизненной тематике” типа “ее все предали, а она всем отомстила”, я готов разбить телевизор…»

«…каждому от рождения даётся всё необходимое, чтобы можно было пройти жизненный путь, сохраняя достоинство, не угашая совесть. Любовь Божья непрерывно, неизменно пронизывает всё творение и, конечно же, никуда от нас не удаляется. Но почему при этом одни сохраняют в себе образ Божий, стремятся быть подобными Ему, другие же уподобляются сатане, диаволу? Одни, не имея ничего, обладают ангельским сердцем, другие, достигнув необыкновенных высот земной славы, проявляют бесовский нрав?..»

Вступительная статья о Шестом Международном фестивале русской литературы «Пушкинская горка»

После визита к врачу Маяковский провожал уже не Эльзу, а Татьяну. Отвез ее домой на такси, укутал ей по дороге ноги своим пальто, а возле дома признался в любви. Они встретились на следующий день. Когда-то, в поэме «Облако в штанах», Владимир Маяковский писал: «… иду красивый, двадцатидвухлетний». Сейчас ему было тридцать пять, а красивой, двадцатидвухлетней, была Татьяна.

Что ж, видно, у нас будет, как и во всём мире: книги станут выпускать небольшими тиражами, и, чтобы встретиться с поэтом, уже не понадобятся Лужники, вполне достаточным окажется скромное, уютное помещение. Это нормально. Истинная поэзия — не для миллионов, а все-таки для избранных, для тех, кто способен её понимать.

Я Ренуар, и в своей работе намерен оставаться Ренуаром. Если бы я хотел писать как этот, — он указал на «Рождественскую ночь» Пикассо, — я бы так писал. Но я пишу для собственного удовольствия. А теперь заткнитесь, поняли?

Место было выбрано не просто случайно, а по принципу “в одно место бомба не попадает” — телефон в квартире был отключен, квартира ощутимо прослушивалась, и это легко было проверить, достаточно вслух сказать о какой-то встрече, прийти туда и увидеть ожидающих “топтунов”. Поэтому, когда надо было говорить о наших делах, мы “говорили” на бумаге, называли этот процесс “русско-русским разговорником”.

Меня формировали слова Кеннеди. В пятнадцать лет в Заводском районе Минска вырезал их из журнала «Америка» и приклеил хлебным мякишем к стене. «Не спрашивай, что твоя страна может сделать для тебя, спрашивай, что ты можешь сделать для твоей страны». Через сорок с лишним лет, когда оказался в Америке, я обнаружил: страна во многом не похожа на мои представления о ней.

Мыслю я именно книгами. Такой у меня способ мышления — мой, личный. Каждая моя книга — единое, целостное произведение, где всё абсолютно, что составляет этот организм, живой и сложный, это очередное свидетельство существования моего собственного мира, всё, что собрано воедино там, внутри, под обложкой, — взаимосвязано.

Я рассказал о недавнем визите С.А. Герасимова. Тарковский незамедлительно высказался о неискренности этого человека: дескать, с трибуны говорит одно, а в кулуарах совсем другое. Не было границ моему удивлению — в течение всего общения с аудиторией АА свято следовал алгоритмам Сергея Аполлинарьевича.

Со временем я стал замечать, что Ильф и Петров как-то по-новому перестроили мою речь. А ведь это что-то сугубо внутреннее, с психикой связанное. Вектор моей иронии, построение фразы, тяга к парадоксальности в речи. И не только я один так говорю, многие и многие люди моего и более младшего возраста в речи, а стало быть, и психике, испытали влияние ильфизма.

...Он сразу разучился рисовать и с ужасом обнаружил свое внешнее сходство с Гитлером. Подлинное же сходство было с совершенно другим человеком – с автором книги «Цветочки» – проповедовавшим птицам нищим монахом Франциском Ассизским. У Володи Яковлева тоже ничего не было – ни дома, ни имущества, ни даже права распоряжаться собой...

А. Ф. – Старики слишком упорно держатся за свои взгляды. Вот почему туземцы островов Фиджи убивают своих родителей, когда те стареют. Таким образом, они облегчают ход эволюции, тогда как мы тормозим его, создавая академии.

В иудаизме перевод Торы на греческий язык явился плодом труда выдающихся учёных раввинов. Тем не менее, в Иерусалимском Талмуде этот перевод был признан большой бедой. Его неприятие было следствием убежденности, что «никакой перевод не покрывает все возможные смыслы первоначального текста. Неизбежно, что любой перевод — это интерпретация, он не может иметь абсолютного характера ибо то, что сказано на иврите, не тождественно сказанному на другом языке».