Критика

«Зрелая лирика Николая Рубцова буквально пронизана данной темой, превратившейся в настойчивый мотив. Его лирический герой чувствует “смертную связь” с Родиной, видит “неспокойные тени умерших”, покойную мать (“В горнице”), слышит “незримых певчих пенье хоровое” и воспринимает смерть как естественное продолжение жизни души…»

В советской легальной поэзии этот конфликт в сильной степени сублимировался в конфликт классовый. Когда же враждебные классы были, мягко говоря, упразднены, класс победивший стал писать о своём, классовом же, одиночестве. Звучит до анекдотичности цинично, но доля правды в такой печальной шутке есть.

Не иначе, это возмездие матушке Европе за недружественные санкции! Рассказ о затоплении Венеции венчает у Левона Осепяна цикл коротких рассказов, начинающихся с «Как я однажды…». В первом из них Левон перебирает в памяти, как чётки, случаи, когда он запросто мог расстаться с жизнью. И случаев таких набирается у него немало.

Рецензия на книгу С. Айдиняна

Однако потом приперлась перестройка (кстати, само слово это спёрто прорабами из докладных бумаг девятнадцатого века — кому-то еще из Александров прожекты представляли), Советский Союз лебедино сыграл в ящик, точнее, дал дуба, началось смутное безвременье, надо было думать о будущем детей, и люди, будто осенняя листва, принялись хором отлетать — словно лемминги в «боингах».

Сердечно поздравляем дорогого Юрия Михайловича Павлова с 60-летием!

«Душа Алексея, перемещаясь сквозь бесконечные миры Вселенной, выискивает там узорчатые образцы Запредельной гармонии. Однако и здесь, на Земле, художник искренне восторгается красотой окружающего мира, радуется различным проявлениям жизни. Свои переживания Акиндинов запечатлевает в картинах, старательно вырисовывая орнаменты и узоры собственных откровений. В течение многих лет художник ведет записи, в которых, будто иноземный лазутчик, фиксирует тайнописью важные сведения. Словно телеграфист, кратко чеканит предложения о том, что увидел и что поразило больше всего. Записанные впечатления потом, при удобном случае, становятся основой будущих композиций и картин…»

«Знаете, раньше, когда мне не хватало тем, я брал в руки орфографический словарь, открывал три случайные страницы и выбирал три случайных слова. Улыбнусь: иногда это чертовски здорово срабатывало! Правда, сначала эта система выдавала уж слишком несуразные результаты, но их количество росло в прогрессии катящегося с горы снежного кома, содержание становилось все более здравыми, а потом приходила неожиданная и парадоксальная мысль. И она приходила, казалось, ниоткуда...»

Они из одной лавки писателей – быт у них смешан с Бытием, житейские гирьки соседствуют с весами небесными, бесы вырывают перо из хвоста у ангелов, проза пронизана гротеском, а истина – мистикой, в общем – с каббалы на тот еще бал!

"Он зрит счастливую Отечества судьбину, На троне милость зрит: он зрит ЕКАТЕРИНУ!" Век Екатерины, как и время Сталина, диктовал сочинителям свои законы: пожалуй, ни один из поэтов ХVIII века не обошелся без реверансов, мадригалов, славословий в адрес царствующей монархини.

Каждый, кто имел удовольствие прочитать «Волю вольную», не сможет узнать в новом произведении уже знакомого Ремизова. «Искушение» разительно отличается от своего предшественника. Эти две книги словно созданы разными писателями и для разных читателей.

«Постановка, безусловно, стала новым прочтением позднего романа Толстого — оказалось, “Воскресение” — это о любви. Чего, как представляется, не скажешь о книге, где догматизм, морализаторство, внимание к порокам общества и их причинам сильно довлеют над лиризмом, если не убивают его. Однако едва ли подобное несоответствие роману можно назвать неудачей — скорее наоборот…»

«Как следует из воспоминаний современников, Николай Михайлович любил жизнь и хотел жить, но уже за несколько лет до смерти предчувствовал её приход. Он даже случайно обмолвился о том, что если умрёт, то унесёт с собой целую книгу никому не известных стихотворений…»

«Опровергая рациональный подход к анализу литературных явлений, критик утверждал единственно верный для художника путь — “чувствовать и выражать”. А это, в свою очередь, позволило определить и авторскую манеру: бесформенность, асистемность, психологичность, высказывания одновременно “за” и “против”…»

«После 90-х годов прошлого века критики сменили многолетние славословия в адрес Маяковского уничижительными рассуждениями о том, что в его стихах нет подлинной поэзии, что они подчинены идеям, господствовавшим в годы жизни автора, и проч., проч. Однако неправ тот, кто представляет поэта, будто бы не замечавшим всё многообразие жизни, не желавшим постигать её предсказуемое и неожиданное течение, не интересовавшимся её духовными глубинами…»