Воспоминания

Вместе с Натальей Горбаневской, Анатолием Якобсоном и другими талантливыми молодыми людьми, Михаил Ландман посещал семинар художественного перевода, которым руководили Мария Петровых и Давид Самойлов…

Любовь Вениаминовна Ландау была женщиной необыкновенной. Необыкновенными были ее способности к науке; в те далекие времена она окончила женский медицинский институт и была оставлена при кафедре физиологии для научной работы. Необыкновенной была и ее энергия: в начале двадцатых годов, когда в Баку был арестован ее муж, она добилась встречи с Кировым, и Киров распорядился об освобождении Д. Л. Ландау, вина которого заключалась в том, что он был главным инженером фирмы Нобеля.

Ворошилов вернулся к нам из психушки слегка постаревшим, но с каким-то особенным, новым, ему открывшимся знанием тайным — о мире и людях. И — с подорванным основательно — медициной советской — здоровьем. Всем понятно было тогда, почему оно оказалось подорванным основательно — и кто именно так расстарался, чтобы его подорвать.

Национально-историческое чувство во мне возмутилось смешением библейского, высокого, и будничного, низкого. Хотя самого Авраама такое соседство, скорей всего, вполне бы устроило: Бог, как известно, «расплодил» Авраама, сделал отцом «множества народов», и всех надо было кормить.

«…Но на мель выкинуло не безусого матроса, а боцмана с бывалым прищуром. Я встал, отряхнулся, проводил взглядом суденышко, на всех парах несущееся к водопаду, плюнул в сторону капитана и сонма дьяволиц — и оглядел окрестности. Та-ак, что мы имеем? Твердую землю под ногами? — уже хорошо. Заводь, полную прелестных белых кувшинок? — на досуге рассмотрим каждую кувшинку в отдельности. Полузанесенную песком и илом толпу слепых и юродивых? — я наделаю из них гребцов для своего будущего корабля…»

«Между прочим, многие, и не только поэты, относятся к Елабуге с неким предубеждением именно по причине гибели там Марины Цветаевой. И я в этом смысле вовсе не феномен. Как не феномен, а закономерность, что после первого же визита в Елабугу относившиеся к ней с предубеждением непременно влюбляются в этот город…»

«Известно, что с древних времен существовали духовные практики, необходимые для достойного прохождения неофитом выбранного пути. Находясь под неусыпным присмотром мудрого наставника, ученики повышали свой духовный уровень. Подобные испытания длились годами, являясь лакмусовой бумагой, проявляющей скрытые, недостойные желания и чувствования учеников. Высшим авторитетом для Скрябина был лишь он сам. Поэтому Александр Николаевич возложил на себя полномочия, которые ему не предназначались. В результате композитор испытал горькую судьбу многих самозванцев и самоназначенцев…»

«На переменке я несколько замешкался и не заметил, как после прозвеневшего звонка первоклашки разбежались по своим учебным кабинетам. То ли двери были слишком похожи одна на другую, то ли коридоры настолько широкими и длинными, что я... потерялся!..»

«Русской литературе — быть! Она есть подлинный Язык, истинная Вера и неистребимый Дух нации. Русскую литературу, в самых лучших её проявлениях, невозможно окончательно и бесповоротно подавить. Просто потому, что она выше и грандиознее своих “давителей”. Она, как птица Феникс, безусловно, способна возродиться…»

…Ехать на фестиваль мне выпало с целой дивизией известных, знаменитых и очень знаменитых литературных деятелей. Такого количества гениев на один квадратный метр я не видела никогда. Первый вопрос, который мне задали в автобусе: «А вы говорите по-французски?» – поверг меня в глубокое поэтическое уныние, так как в голове вертелось только «месье, жене манж па сис жур», а выглядеть умной так хотелось! Но, вспомнив афоризм Шоу: «лучше молчать и выглядеть дураком, чем открыть рот и развеять всякие сомнения», я улыбнулась (как мне показалось, очень по-французски) и забилась в угол.

Творчество Штейнберга многогранно, но, пожалуй, главные его художественные достижения посвящены детям. Газета “Русское слово” (1908 год) так отозвалась о безвременно ушедшем литераторе: “Как детскому писателю покойному нет равного в еврейской литературе”. Еще при жизни мастера критика называла его “Еврейский Андерсен”.

Семь лет, которые мой отец успел прожить в Израиле, были посвящены интенсивной работе над книгой о порочной политике советской власти по отношению к евреям. Также он находил время реагировать на все отрицательные стороны израильского общества, которые очень болезненно переживал.

Так же как музыкант пребывает в мире музыки, живописец — в мире цвета, так же и философ живет представлением о мироздании и себя в нем, исследованием связи между Творцом и Его творением — Бесконечным и конечным человеком. Сознание свободы воли и бессмертия души стали содержанием жизни поэта и мыслителя.

И.Б. Гутчин - военный инженер и ученый-кибернетик, ветеран Великой Отечественной войны. Он много лет дружил с Евгением Евтушенко. Последней музе Пастернака Ольге Всеволодовне Ивинской он помог написать и издать книжку ее воспоминаний. Он неоднократно встречался с Александром Галичем, дружил с математиком Е. С. Вентцель (она же писатель И. Грекова) и многими другими интересными людьми ХХ века. Некоторые воспоминания о своей жизни и об этих людях он описал в предлагаемой читателю книге.

Марк Новицкий. Хороший душевный парень. В известном дуэте конферансье «Миров и Новицкий» Миров играл роль учителя, человека старой закалки, ворчливого, любящего поучать. «Ученик» Новицкий — относился к своему наставнику иронически.