Воспоминания

Занятия музыкой и живописью занимали важное место в яркой, насыщенной событиями и многообразными деяниями жизни Григория Николаевича. Обладавший значительной музыкальной подготовкой, он с большим успехом выступал при дворе в качестве скрипача, клавесиниста и певца, участвовал в придворных и великосветских спектаклях в домах графов П.Б. Шереметева (1766), А.С. Строганова (1768), И.И. Шувалова (1769) [14, c. 148-149]. Якоб фон Штелин (1709-1785) так характеризует Теплова-музыканта: «Этот искусный дилетант, которого заслуги и счастье возвысили постепенно до звания тайного советника и сенатора Российского государства, воспитывался в изящных искусствах и науках в семинарии новгородского епископа Феофана и не только сам пел с хорошей итальянской манерой, но и играл очень хорошо на скрипке» [16, c. 132].

Эти обстоятельства и дали Сергею повод, по следам нашей с ним встречи на писательской конференции в Калифорнии, назвать моё имя в своей очередной колонке - с неё мне и показалось уместным начать эти заметки. Упоминая «Панораму» - заметьте, вполне доброжелательно, но и несколько покровительственно, - заметку он назвал: «Величественная «Панорама». А ведь “мог бы и бритовкой...» - как это бывало тогда в отношениях между только еще встающими на ноги и пытающимся выжить любой ценой, изданьицами тех лет «нашей эмигрантской» прессы.

Две мировых и одна гражданская войны оставили мало материальных свидетельств о жизни моих родственников. Вся семья моего отца погибла в Холокосте, там же погибли отец и отчим моей матери, и поэтому в основном все сведения, которыми я располагаю о жизни моих родственников, я почерпнул из рассказов матери моей мамы, Ольги Волковицкой, девичью фамилию которой я и ношу. Ольга Владимировна сыграла исключительно важную роль в моей жизни. Она опекала меня, когда я был маленьким и, как я думаю, она любила меня больше, чем всех остальных многочисленных мужчин в ее жизни. В семье все ее любили и никогда не звали бабушкой, а называли странным и ласковым именем «Бабсик» Именно под этим именем она будет фигурировать в этих воспоминаниях.

Это было очень трудное время для всего Советского Союза, и особенно для Украины – это было время Голодомора, который потом официально был признан как геноцид против украинского народа в 1932-33 годах. 7 миллионов украинцев умерли от голода в эти годы из-за решения советского правительства экспортировать на Запад 1,7 миллионов тон зерна, прежде всего в нарождающуюся фашистскую Германию. Мои родители помнили, как на Запад шли большегрузные поезда с надписью “Излишки СССР”. Политика Голодомора проводилась сталинским руководством в ответ на сопротивление в Украине коллективизации и экспорту зерна.

Сигизмунд Абрамович обладал каким-то счастливым легкомыслием. На его добром, всегда озарённом озорной улыбкой лице как будто было написано: этому человеку всё можно! Поэтому он не чурался шуток на внешне - и внутриполитические темы. Когда Хрущёв, разъезжая по всему свету, стал раздавать награды кому попало, президент Египта Насэр, несмотря на своё более, чем сомнительное политическое прошлое, стал Героем Советского Союза. Четверостишие Каца по этому поводу стало фольклором: Лежит в Каире кверху пузом Полуфашист, полуэсэр, Герой Советского Союза Гамаль Абдель на всех Насэр.

Результаты своего поиска (а так же – сомнения и предположения) Ласкин фиксировал в дневнике. Вот автор будущей книги дает задание себе: сделать то-то и то-то, пойти туда-то и туда-то, а потом сам перед собой отчитывается… Так буквально из ничего, из случайного разговора на улице, возникает контур биографии художника. А одновременно появляется контур романа, выстраивается образ его главного героя…

Слова «свобода» и «братство» стояли всегда рядом и были как бы неотделимы друг от друга. Для нас, мальчишек, слово «братство» имело больше жизненного значения, чем «свобода». Мы хотели больше братства, чтобы жить в дружбе с другими, не еврейскими, мальчишками, братства, чтобы не дразнили нас «жид пархатый, нос горбатый», братства, чтобы мы могли ходить к реке купаться и не подвергаться нападению русских мальчишек.

В целом семьи Гойхбергов–Тульчинских, как и Халифманов, отличались широтой интересов и талантов. Среди маминых кузенов были лауреаты государственных премий, профессора, (Леонид и Михаил Тульчинские), ведущие строители Братской и Усть-Илимской ГЭС (Григорий Тульчинский), он же руководил строительством ГРЭС во Вьетнаме и Индии, С Григорием Тульчинским встречалась не только в Украине, но и в Дели. Тульчинский Анатолий Аронович, к.т.н., лауреат Государственной премии СССР, зам. начальника НПО электромеханики в городе Миасс Челябинской обл.

Чтобы выжить, все эвакуированные сажали капусту, картофель, и это их спасло от голода. Зимой ходили в лес, валили деревья, орудуя топорами, на санях доставляли их в посёлок. Эта миссия тоже выпадала на женщин, но главное - было чем растопить русскую печь. В рассказах мамы о том времени был слышен некоторый оттенок грусти о покидающей ее в старосте силе, так свойственной молодости. Мне кажется, что наряду с молодостью нельзя сбрасывать со счетов и момент наивысшего духовного и физического напряжения того тяжелого времени, выпавшего на долю ее поколения. Вспоминала она и о заснеженных морозных зимах Поволжья, о долгой дороге в лес. Они везли на гору порожние сани, а когда, разгоряченные от работы, возвращались домой - тут и наступал самый сложный момент – они спускали с горы груженые до верха огромные сани, а их никак нельзя было отпустить, их нужно было обязательно придерживать. И сани тянули за собой женщин с немалой силой. Но моя мама и ее подруги с этим справлялись, ведь они научились в эвакуации преодолевать все трудности.

…В начале спектакля сцена затемнена. Перед черным задником, на котором развешаны маски, группа собранных в тесную кучку согбенных неподвижных людей. Постепенно, под еле слышную в начале музыку фигура за фигурой эта группа оживает. Возникают “забытые” мелодии. Идут чудные номера - напевы, танцы, колыбельные, хоральные звучания и т.д. Небольшое сценическое действие, которое ненавязчиво, отдельными штрихами формирует целое, - есть и Ребе, который и молится, и зовет музыкантов, чтобы повеселиться... И с каждым номером зритель вспоминает то, что он, возможно, никогда не слышал и никогда не видел, но то, что заложено в нем генетически. Но вот, после неистового танца музыка звучит тише, тускнеет свет, артисты снова собираются в группу, какой она была в начале, все готово к тому, чтобы снова все забыть и застыть в недвижности. И вдруг душераздирающий вопль Ребе: «Нет!» И подхваченные этим воплем фигуры стряхивают готовое вот-вот наступить оцепенение и все увлекаются бешеным танцем.

Деятельность многих упоминаемых ниже учёных хорошо известна, и о них имеется более или менее обширная литература, поэтому во многих местах я ограничусь лишь ссылками на некоторые публикации и отдельными замечаниями.

В последний раз Т.Н. оказал мне помощь совершенно мистическим образом, сам об этом даже не подозревая. В 1990-м году я эмигрировал по еврейской линии в Германию. Мне впервые захотелось проявить в творчестве своё еврейство, которому, честно говоря, я раньше не придавал ни малейшего значения, и я стал искать тему. В библиотеке я нашёл неизвестный мне (так я думал поначалу) роман Л. Фейхтвангера «Еврейка из Толедо». Я вообще исторические романы этого автора не жалую, они мне представляются прямолинейными и схематичными. Думаю, что они привлекали нас когда-то возможностью хоть как-то пополнить свои знания по истории, почёрпнутые, в основном, из сталинских учебников. Но тут мною двигало любопытство: как же так? Почему я ничего не слышал раньше об этом романе? А в названии меня привлекла не только «Еврейка», но и, главным образом, «Толедо». В голове сразу завертелась одна из моих самых любимых хренниковских театральных песен на дивные слова П. Антокольского.

А это весна, точно весна, потому что небо голубенькое, как выцветшее, а ветки за окном голые. Ветер треплет эти голые ветки и несет по небу очень легкие и быстрые облака. Они очень быстро несутся и исчезают из виду, а я лежу навзничь в кровати у нас дома, форточка приоткрыт, и всё тот же легкий весенний ветерок слегка колышет легкую тюлевую занавеску, а на солнцепёке сейчас – я знаю – по растрескавшемуся тротуару снуют маленькие коричневые блестящие жучки, радуясь теплу, солнышку и апрелю, а я лежу, неподвижный, на кровати, под легким одеялком и остро понимаю, что умру – сейчас или потом, но непременно умру, а эти легкие неверные облака, и этот ласковый ветерок, и эти голые ветки, которые скоро будут зелеными, и даже те жучки на припеке – все это будет жить и будет жить вечно, всегда, а я – умру, сейчас или потом. И в этом заключена огромная и таинственная разница между мной и миром.

В сущности, перемена фамилии была весьма кстати. Дима замечал, что некоторые его четырёхлетние сверстники как-то странно реагируют на его фамилию «Вельковский»: безусловно, проявление детского антисемитизма. Может быть, в семьях этих детей плохо говорили о евреях. С фамилией «Гаранин» (и национальностью «русский» в паспорте!) проблемы сразу исчезли. Не было трудностей в школе и при поступлении в институт. Только очень редко на улице проходившие мимо особо опытные физиономисты задавали Диме неприятные вопросы.