Воспоминания

Те, кого в литературе и в разговорах старших назывались «уличные мальчишки», в моём дворе выходили утром во двор и возвращались вечером. От нашего дома до знаменитого одесского пляжа Лонжерон было недалеко, и летом они обычно гурьбой, отправлялись «на море». Чуть влево от главного пляжа был участок берега, укреплённый железобетонными блоками. Мы почему-то называли его «массивом». Именно здесь купалась компания нашего двора. Это место имело ряд преимуществ: сразу от берега было глубоко и можно было прыгать в воду, преодолевая страх и демонстрируя свою удаль, не нужно было проталкиваться через частокол стоящих на мелководье теток и малышни, да и вода была чище. Почти ежедневная практика сделала из многих отличных пловцов. Плавали они «на размашку» - это кроль без погружения головы и «по-морскому» - брасс тоже без погружения головы. Меня учил мой старший брат, и к седьмому классу я мог проплывать несколько сот метров и нырять примерно на два метра. Старший брат в Одессе стал моим главным наставником. Многим умениям и мальчишеским доблестям я обязан ему.

Очерк

Когда песню «Журавли» запела вся страна, Бернеса уже не стало. Видимо предчувствуя свой уход, Марк Наумович даже собственную смерть сделал сюжетом песни («Настанет день, и с журавлиной стаей я поплыву в такой же сизой мгле…»). С первой и до последней песни Бернес брал слушателя в плен, с годами его выразительность возрастала и под конец кульминировала. На запись «Журавлей» он приехал уже неизлечимо больным. Обычно Бернес, неуёмный перфекционист, часами мучил себя и звукорежиссёра, но тут песня была настолько пронзительно близка ему, что он записал её с первого дубля. И под занавес Бернес – в который раз! – что называется «угадал» песню – она и сейчас популярна и любима. Вообще главной составляющей его успеха была фантастическая художническая интуиция. Как будто про него сказал В. Мейерхольд: «В искусстве гораздо важнее догадываться, чем знать».

Публикация под рубрикой "Мемуары"

Рамзистов амнистировали, Неймаер К.Ф. некоторое время работал у нас Техническим директором, а после него был назначен Кутский Н.М., тоже из этой же группы амнистированных. Вот с ним-то я и начала работать секретарём у Технического директора. В это время частыми гостями у Ижорцев стали члены Правительства: тт. С. Орджоникидзе, К.Е. Ворошилов, С.М. Киров; М.И.Калинин приезжал на завод для вручения правительственных наград Ижорцам за блюминг. Тов. Орджоникидзе был очень шумным и весёлым. Когда он приезжал, ещё снизу мы слышали его красивый голос и заразительный смех. Из встреч с ним помню два случая, о которых и расскажу.

Позже, через несколько лет, я побывала на очень интересном докладе биолога Жореса Медведева о состоянии генетики. Там случайно познакомилась и с его братом – историком Роем Медведевым, активным участником демократического движения. Он работал в издательстве «Просвещение». Разговорились о литературе, выявились общие интересы. Между нами возникла доверительность. Он предложил мне прочитать копию ещё не изданной рукописи Евгении Гинзбург «Крутой маршрут». Эта рукопись произвела на меня ошеломляющее впечатление. Позже я получала от Р.М. и другие не прошедшие цензуру рукописи талантливых писателей, моих современников.

Осенью 1947 года он продал свою большую коллекцию граммпластинок. Вместе с деньгами, полученными от Александра Феклисова, его контакта в советском консульстве, этого было достаточно для побега. Феклисов передал ему разработанный в Москве подробный план заметания следов. Джоэль сказал Вивиан, что собирается поехать на учёбу во Францию и позвал её с собой. Однако затем, не сказав ничего ни матери, ни невесте, он сел на пароход, уходящий в Южную Африку, а через некоторое время из Иоганесбурга перебрался в Париж. На этом все его связи с Америкой были прерваны, писем он никому не писал, хотя ФБР разузнало его парижский адрес. Он снял комнату и занялся музыкой. Смог даже уговорить знаменитого композитора Оливера Мессиана давать ему уроки композиции.

«…Отец заболел стихами задолго до Сахалина – ещё в училище, если не раньше. И вместе с тремя закадычными курсантами-однокашниками, об одном из которых я напишу, «земную жизнь пройдя до половины», заметки к роману «Скиталец с берёзовой дудкой усталой, или Безумец с тусклою свечой», был завсегдатаем литературного объединения при газете «Омская правда» и почти автором «Омского альманаха», выходившего даже в годы Великой Отечественной войны и публиковавшего поэзию, прозу и произведения прочих жанров. Почти автором – потому что в папке «Запас» этого издания ждала своего часа пара его стихотворений, так и не перекочевавших под обложку другой – «В номер!»..»

«…Ты прости, что долго с ответом. Всё время привозят раненых. Мы с одноклассницами в госпитале помогаем ухаживать за ними. А в школу теперь по вечерам ходим! Дела хорошо, иногда трудно бывает, но мы справляемся! Знаешь, что делаем? – Песни поем и частушки!… Нет, не себе, а бойцам, танкистам да летчикам!...»

Фамилия «Родоман» несомненно закрыла для меня некоторые пути к карьере в «этой стране», и хотя я сам ни к какой карьере, связанной с властью над людьми, не стремился, меня в звании «Ткачёва» могли бы к ней толкать, выдвигать, тянуть в правящую партию и кое-куда вербовать. Ввиду специфического этнического состава советской интеллигенции, особенно же в Москве и в Питере, в Академии наук, да и в центральных издательствах, найти толкового, умного славянина на руководящую должность было весьма не просто. За выезды за границу в советское время пришлось бы расплачиваться отказом от чести и совести. Ну, а в звании «Родомана» с меня были взятки гладки. У меня на лице, как и на фамилии, было написано, что я антисоветский элемент, а в постсоветской России — явный русофоб. Это было ожидаемо и даже нравилось широкой публике.

Сьёжившись от такой неожиданности, я начал прислушиваться к её повествованию. Любовь Павловна, раскрасневшись от собственного энтузиазма, вдохновенно и интересно рассказывала о героическом восстании евреев под руководством Бар-Кохбы против римлян. О проявленном восставшими военном искусстве и мужестве, позволившим освободить на несколько лет значительную часть Иудеи, включая Иерусалим, от могущественного римского владычества. Евреи в её рассказе были храбрыми воинами, героями.

Юмор, гротеск, пародия свойственны, в основном, театральной музыке Э. Колмановского, к сожалению, знакомой только старым московским театралам. Но если моему восхищению по поводу его музыкального юмора вы можете только верить, то его шуткам «в миру» мы сегодня можем улыбнуться вместе. В детстве я шумно сопел при музицировании, и папа называл меня «композитор Сопен»… С отъездом на летний отдых его иногда задерживали в Москве дела, и провожая нас с мамой, он перефразироровал свою песню: «Мы служите, вы нас подождем». Наиболее интенсивному поруганию подвергалась песня «Хотят ли русские войны». Э.Колмановского обвиняли в опошлении строгих и мужественных стихов Евтушенко тангообразными интонациями. Поэтому, желая активизировать Евгения Александровича по песенной части, папа говорил: « Женя, ну дай же опошлить стихи»