Воспоминания

Главный редактор известного поэтического интернет-альманаха "45-я параллель" вспоминает яркие страницы четвертьвекового славного пути.

Отрывок из готовящейся к печати книги «Шелопут и Королева. Моя жизнь с Галиной Щербаковой»

Публикация к 110-летию со дня рождения Вениамина Жака

Публикация посвящена памяти Николая Скрёбова (1932-2015)

Теперь можно было разобрать мычанье, топот и рев стада. Сычев не ошибся: налезая друг на друга, широким фронтом шли сотни коров всех мастей и расцветок. Шли они обратно, на запад. И у каждой болталось воспаленное, чудовищно распухшее вымя. Увидев людей, коровы поворачивали тяжелые свои головы и жалобно мычали, но не останавливались, как будто понимали, что никто им не поможет.

И я подписывал, радуясь, что до шпионской деятельности и измены родине вроде не доходило. Еженощные вызовы на допросы продолжались месяц с лишним, до середины января. Кстати, новый 1948 год в тюрьме отметили вполне вкусным, во всяком случае, как мне тогда показалось, обедом. Постепенно стали вызывать реже, иногда днем для подписания очередного протокола допроса. Однажды после одного такого вызова возвращаюсь в камеру, а там сокамерник сидит – Александр Шаповаленко, бывший военнопленный, прослуживший после освобождения из плена какое-то время в Красной Армии, а теперь, как многие другие, арестованный как «изменник родине» по статье 58-1а. После месяца с лишним сидения в одиночку я дня два не мог наговориться, хотя совершенно не помню о чем говорили, кроме того, что Шаповаленко, оказывается, был профессиональным хормейстером, руководил хором в Красной Армии, а потом в плену дирижировал то ли хором немецких солдат, то ли пленных красноармейцев, за что и был обвинен в измене.

Вернемся, однако, к статье Колосова. Он мог и не знать обстоятельств смерти Горького, но люди осведомленные сразу заметили в его очерке явные расхождения с детально зафиксированным ходом болезни писателя. Цейтлин назвал днем его смерти 18 июля, в то время как он умер 18 июня. Предположим даже, что точную дату можно забыть, с кем не бывает. Но перепутать место уж никак нельзя, если человек там был на самом деле. По словам Цейтлина, события происходили в Москве, в особняке Рябушинского, между тем как Горький болел и умер на даче в Горках, в 35 километрах от столицы. Но и это еще не всё. Достоверно известно, что за все эти тяжелые дни Мура ни разу не покинула свой пост у постели больного. Посетители и присутствовавшие на даче были наперечет – четыре врача, близкие родственники и обслуживающий персонал. Никто там Цейтлина не видел и о нём не упоминал. Ну и понятно, что вся прилежащая территория находилась под наблюдением секретных служб. Даже очень хороших знакомых Горького туда не пропускали.

Михалков подкинул идею — вести повествование от лица ребенка, находящего в утробе матери. Идея эффектная. Но подступиться к ней не так-то просто. Закадровый голос? Голос детский, или взрослый? Что может знать, чувствовать, помнить человеческий зародыш? Чтобы справиться с этой задачей, нужен особый талант. Поэтому мне понадобился совет такого мастера, как Рэй Брэдбери. Я сделал синопсис «Перехода» на двух страничках, Рэй принялся читать.

В 1950 году получает аттестат зрелости. Вопрос о выборе профессии определялся конечной целью — к Швейцеру в Ламбарене. Но были ещё мечты о Северном и Южном полюсе, об эскимосах с нартами и ездовыми собаками, об Огненной Земле. «Хотел я также познакомиться с людьми из тех стран, с которыми мы вели войну. Я ведь знал о них только из нашей военной пропаганды, а теперь я хотел знать правду». Решено ехать в Канаду, чтобы изучать там филологию, и Канада должна была стать трамплином для осуществления мечты его жизни.

Перед Новым Годом я вернулась в Москву, а в начале января Тенгиз повез меня знакомиться с Тарковским. Было утро, но не раннее, мы приехали на Мосфильмовскую, позвонили, нам открыл мальчик в трусах, который извинился и исчез в недрах квартиры. Мы прошли в кабинет, вскоре мальчик вошел уже одетый и оказался Андреем Тарковским. Он начал читать вслух «Гамлета» в переводах Пастернака и Лозинского и сравнивать их с имеющимся у него подстрочным переводом. При этом и он, и Тенгиз недовольно отмечали неточности пастернаковского перевода. Нашли даже одно место, где смысл получался обратным. Обсуждали, какой же перевод использовать для спектакля, выбран был Пастернак. При этом Тарковский изобразил на лице болезненное недовольство. Означавшее, что плохо, но ничего лучше нет.

Об этом я уже писала – но, как известно, повторенье-мать ученья, а я это слововыражение выучила раз и навсегда – потому как – кровь не вода – больше пяти литров не выпить. Точно не могу сказать – была ли это компенсация за отсидку по папиной реабилитации (ныне, скорее всего, забытое слово, а по тем временам очень даже в ходу и обиходе). Или это был гонорар за папину книжку, написанную и даже уже набранную, но рассыпанную в злосчастном 48-ом из-за политической неблагонадежности автора, зато по оттепели вышедшую из печати на удивление беспрепятственно. Родители не распространялись – но с их слов – из их лексикона – я знала – кооперативная квартира была построена на крови. Этой кровавой суммы аккурат хватило на первый взнос и на папину поездку в санаторий. Такой был денежный расклад.

Предложение это меня заинтересовало, ведь именно Браунли обнаружил дневники Иена Кэмерона в архивах британской военной прокуратуры через сорок лет после гибели последнего. Записи, составившие «Африканский дневник», велись в казенных тетрадях с нумерованными страницами и зелеными матерчатыми обложками. Согласно служебной инструкции, подобные тетради предназначались исключительно для служебных записей, выносить их из помещения штаба ВВС в Александрии было запрещено, а хранить их следовало согласно правилам хранения секретной документации.

Окончание. Начало в №№ 1-2, 3-4, 5-6 за 2015 год