Воспоминания

Первая очередь ОПБ состояла из трех корпусов: два 2-х этажных для 200 коек и 5-ти этажный административный корпус с поликлиникой. Полов в этих зданиях еще не было. Территория ОПБ размещалась за городом.

Но, по правде говоря, концы с концами как-то не сходились: с одной стороны, «буржуазная лженаука», а с другой, уже тогда властям стало ясно, что без этих умных машин (которые со временем превратились в компьютеры, а тогда именовались просто счетными машинами) Америку не догнать и не перегнать ни в области военной индустрии, ни в деле освоения космоса.

Это не только хроника жизни одной из миллионов семей, но и исповедь просвещенного, думающего еврейского человека, обращенная к членам его семьи, но – не только!

В Советском Союзе мы чувствовали себя евреями, когда нам говорили «жид» и не принимали на работу или в институт. Но сюда мы приехали как евреи, и не порядочно ими не быть! Ортодоксальная община требует хотя бы формального соблюдения канонов нашей религии, культуры и праздников.

Радушие всех, кого мы встречали в официальных местах и даже на улице, не виданное нами в Союзе, ошарашивало в первое время, потом мы привыкли. Но как было странно, что, встретившись глазами с незнакомым человеком на улице, в лифте или еще где-нибудь, получаешь в ответ улыбку или приветствие: How are you?

У реб Ицхака была подпольная ешива, и некоторые студенты были также и студентами ленинградских вузов, посещение которых в субботу было обязательным, иначе их исключили бы и забрали в армию. Реб Авраам сказал: «Пусть, если уж им надо там что-то делать, делают левой рукой».

«...Когда Виктор Астафьев ещё не величался Виктором Петровичем, эта земля кормила односельчан и его самого. Над вечным покоем, непривычно аккуратными для русских кладбищ рядами надгробий и оград на месте бывших пашен-огородов поднялся высокий лес, полный тихого берёзового света. Лес почти обнажён, сквозь прозрачную сень издалека рдеют цветы у трёх аскетически скромных памятников из чёрного и белого мрамора. Без эпитафий, дат прихода-ухода...»

«...Мать, торопясь, мыла нас с Натахой (уж эти Наташкины длиннющие волосы!), и ей не всегда удавалось толком вымыться самой – воды не хватало. Нравилось в бане одно: дивные мамкины каштановые волосы ниже пояса, которые она только в бане и распускала. Теперь у мамы есть своя банька. Ей повезло. Только вот распускать по голым плечам уже нечего – «Так жизнь-то идет, доча»...»

На протяжении первых лет своего творчества Леонид Витальевич ощущал всестороннюю поддержку и одобрение, причем не только коллег: мне довелось как-то видеть календарь за 1940 год, где среди портретов передовиков производства был портрет Леонида Канторовича, про которого там сказано, что он относится к числу «самых талантливых учёных Ленинградского университета».

Любимым героем Б.Г. был Альберт Эйнштейн, человек воплотивший в себе высшие идеалы научного познания и добра. К этому интересно добавить, что, по мнению Б.Г., неразрывная связь познания и его ценности, связь истины и добра реализуется в истории науки, поэтому история науки так его и интересовала

Он был хорошим ученым и, прежде всего, в области истории науки. Он занял в ней заметное место не только в отечественном, но и всемирном масштабе. Его работы о Ньютоне, Лейбнице переиздавались, переводились на европейские языки, он участвовал почти во всех событиях этой замечательной области знаний.

у отцов было свое отношение друг к другу, свои скелеты в шкафу, свои собственные амбиции, счеты, иерархия распределения лавров и розг в сложной системе поощрения и порицания литературного дела, утвержденной так называемым методом социалистического реализма.

Владимир Семенович обладал талантом тонкой режиссуры самой жизни. Как-то он заметил, что «писатели пишут литературу, а я пишу жизнь». Он «писал жизнь» ежедневно, поднимая окружающее до уровня своего природного вкуса, чувства прекрасного, мягких светских манер.

Ему не нужно было никого убеждать в своей компетентности, в наличие знания о том или ином предмете, о своей осведомленности, в вопросах, например, науки или литературы...

Жизнь ― река. Описывать издалека ― долго. И объяснениям ― конца и края нет. И трудно себе представить, а с точки зрения географии вообще не понять, как открывшиеся с эпохой перестроечных реформ границы между страной рождения и исторической родиной повернули реку жизни Бриндача в новое русло.