Воспоминания

«...Когда Виктор Астафьев ещё не величался Виктором Петровичем, эта земля кормила односельчан и его самого. Над вечным покоем, непривычно аккуратными для русских кладбищ рядами надгробий и оград на месте бывших пашен-огородов поднялся высокий лес, полный тихого берёзового света. Лес почти обнажён, сквозь прозрачную сень издалека рдеют цветы у трёх аскетически скромных памятников из чёрного и белого мрамора. Без эпитафий, дат прихода-ухода...»

«...Мать, торопясь, мыла нас с Натахой (уж эти Наташкины длиннющие волосы!), и ей не всегда удавалось толком вымыться самой – воды не хватало. Нравилось в бане одно: дивные мамкины каштановые волосы ниже пояса, которые она только в бане и распускала. Теперь у мамы есть своя банька. Ей повезло. Только вот распускать по голым плечам уже нечего – «Так жизнь-то идет, доча»...»

На протяжении первых лет своего творчества Леонид Витальевич ощущал всестороннюю поддержку и одобрение, причем не только коллег: мне довелось как-то видеть календарь за 1940 год, где среди портретов передовиков производства был портрет Леонида Канторовича, про которого там сказано, что он относится к числу «самых талантливых учёных Ленинградского университета».

Любимым героем Б.Г. был Альберт Эйнштейн, человек воплотивший в себе высшие идеалы научного познания и добра. К этому интересно добавить, что, по мнению Б.Г., неразрывная связь познания и его ценности, связь истины и добра реализуется в истории науки, поэтому история науки так его и интересовала

Он был хорошим ученым и, прежде всего, в области истории науки. Он занял в ней заметное место не только в отечественном, но и всемирном масштабе. Его работы о Ньютоне, Лейбнице переиздавались, переводились на европейские языки, он участвовал почти во всех событиях этой замечательной области знаний.

у отцов было свое отношение друг к другу, свои скелеты в шкафу, свои собственные амбиции, счеты, иерархия распределения лавров и розг в сложной системе поощрения и порицания литературного дела, утвержденной так называемым методом социалистического реализма.

Владимир Семенович обладал талантом тонкой режиссуры самой жизни. Как-то он заметил, что «писатели пишут литературу, а я пишу жизнь». Он «писал жизнь» ежедневно, поднимая окружающее до уровня своего природного вкуса, чувства прекрасного, мягких светских манер.

Ему не нужно было никого убеждать в своей компетентности, в наличие знания о том или ином предмете, о своей осведомленности, в вопросах, например, науки или литературы...

Жизнь ― река. Описывать издалека ― долго. И объяснениям ― конца и края нет. И трудно себе представить, а с точки зрения географии вообще не понять, как открывшиеся с эпохой перестроечных реформ границы между страной рождения и исторической родиной повернули реку жизни Бриндача в новое русло.

С действительностью совпадаю редко, Как от ствола отринутая ветка, Вне цели отуманена листвой, Вовлечена в её осенний рой.

В рассветный час встаёт незримо Тень Авентинского холма. Нам не уснуть в объятьях Рима. Химерами стоят дома.

Зима, а снега нет, Черно, как на плацу. И тени от планет Проходят по лицу.

Назло дарению простому, подарок непростой лови. О, смесь гремучая любви с привычкой наслаждаться словом!

Центральный институт прогнозов тоже затронула компания «борьбы с низкопоклонством», переросшая затем в «борьбу с безродными космополитами». Под предлогом «сокращения штатов» была уволена группа сотрудников, преимущественно евреев.

Только почти через двадцать лет, совершенно неожиданно, из рассказа приятельницы я поняла, что мы с Джоном купили тогда иконы у Алекса Либермана – мужа (вдовца) Татьяны Яковлевой – парижской любви Маяковского.