Философия

«Осень лада насулила, / Под дождём хожу, дышу, / Отбоялась, отспешила / И сегодня не спешу. / Будто шаг в обличье новом / Замедляю до креста. / Я всё та же, с добрым словом, / И впервые без зонта…»

«Поклонник звонкого битья, / посуды враг, враг бытия / уютного, как отчий дом, / ты здесь, конечно, ни при чём. / Но всё ж послушай. Кайтарма / отнюдь не просто кутерьма / дедов за праздником еды. / Она — отсутствие беды…»

«Земля погружена в тяжелый сон, / Тревожна ночь и непроглядна темень. / И снова тесный храм заполнен теми, / Кто верует, что свет — не побежден…»; «Откуда эта музыка? Зачем? / Чьи слезы сердцем леса овладели? / О чем молчат нахохленные ели? / В чем виновата ночь и перед кем?..»; «Сквозь завыванье вьюги — плач волчонка, / Нечеткий очерк дымчатой луны, / И не видны деревья за опушкой, / И в кружке чай на угольках кипит...»; «Есть области таинственного зренья, / Куда не проникает гордый взгляд. / Не встретишь там ни смерти, ни забвенья, / Там смыслы, освещая всё, горят…»

«Далекие мои, мои родные! / Хранители моей родимой речи! / О, как же я соскучилась по всем вам! / Душа тоскует, жаждет сладкой встречи. / Мы вдалеке становимся другими — / Отзывчивыми, мягкими... И снова / В капкане грусти молча рвется сердце, / Что жаждет слова... Лучше бы — родного!..»

«Я хорошо запомнил его — бывшего снайпера. Хотя, мне стыдно признаться, я почти ничего не помню из его рассказов… Кроме одного — самого последнего. Возможно, эти рассказы были слишком коротки, маловыразительны, и в них не было ничего броского. Гость и сам был ничем не примечательным человеком с суровым, неулыбчивым лицом. Когда он опирался локтями на стол, его ладони замирали возле лица и только указательный палец правой руки жил какой-то своей, отдельной жизнью. Палец почти всегда указывал на потолок, и я чаще смотрел на него, а не на лицо гостя. И как-то особенно остро вдруг понимал, что там, за потолком, есть небо, что у неба нет дна и что этой безмерной вечности жизни противостоит не меньшая вечность смерти…»

«Существуют силы как внутри России, так и за её пределами, не заинтересованные в том, чтобы современный человек задумывался о своих корнях. Это позиция рабовладельца: рабы с богатым прошлым не нужны, такие рабы опасны, поскольку могут оказаться духом сильнее господина. Речь не идёт о каких-то конспирологических мифах. Идеология рабства существовала, как известно, на протяжении всей истории человечества…»

«Ясное и спокойное состояние духа обыкновенно служит наиболее плодотворной почвой для творческой работы, но иногда нас посещает откровение в грозе и буре. Из мрачных туч, закрывающих наш душевный горизонт, начинают блистать яркие молнии, озаряющие широкие дали. Мысль, прорываясь сквозь стоящую пред ней преграду, развивает двойную энергию и, подобно горному потоку, неудержимо стремится вперед. Потрясенная до глубины душа, как хорошо перепаханное поле, износит из себя свежие питательные соки, способствующие зарождению и оформлению новых идей…»

Возникает вопрос: почему Френкель, глубокий теоретик, работающий в самых современных разделах физики, в эти годы разделял идею actio in distans? По-видимому, здесь действовали две причины. Во-первых, гипноз современных математических методов, которые хорошо описывают взаимодействие зарядов, не прибегая к учету промежуточной среды. Во-вторых, неприятие эфира, изгнанного из физики теорией относительности, который пытался реанимировать Миткевич.

Поппер явился наиболее значимым критиком логического позитивизма. Он отвергал в нем принцип достижении философской истины на основе эмпирической проверяемости и лингвистического анализа предложений. Кроме того, Поппер не был уверен в том, что метафизика и онтология должны быть исключены из обсуждения.

Невольно возникает мысль, что некоторые физики, клеймившие Маха за идеализм, знакомились с его трудами лишь по книге В.И. Ленина «Материализм и эмпириокритицизм», которая была написана с целью политической дискредитации А.А. Богданова, В.А. Базарова, П.С. Юшкевича и др., опиравшихся на работы Э. Маха. Сейчас уже можно сказать, что, не являясь специалистом в области естествознания, В.И. Ленин не понял сути идей, отстаиваемых Махом.

Капитан «Бигля» Фицрой, поклонник Лафатера, не хотел брать Дарвина на борт, из-за формы его носа. Будучи человеком просвещенным и образованным, капитан полагал, что существует связь между характером человека и чертами его внешности, и поэтому Фицрой сомневался, что человек с таким носом, как у Дарвина, мог обладать энергией и решимостью, достаточными для того, чтобы совершить путешествие.

Таким образом, иерархия по определению является наличием какого-то порядка, вот и всё. Часто иерархии пересекаются, так что одна подсистема может быть выше другой подсистемы в одной иерархии и ниже в другой. Полковник может командовать полком, но быть под каблуком у своей жены. Им также управляет автор статьи, которую он читает, и комары, когда он отдыхает в штате Мэн.

Независимо от той роли, какую в нашей жизни играет современное искусство, классическое искусство не сияет меньше, что резко контрастирует с ситуацией в науке (кто сейчас читает оригинальные труды Галилея и Ньютона?). Что сделано в искусстве, — а я имею в виду, конечно же, искусство всех времён и народов — то сделано, и не так уж много может быть добавлено.

...В книге Цейтлина такой язык найден. Два человека, два еврейских писателя, то есть люди, разделяющие общие проблемы, общие потери, общие социальные ограничения, даже общие профессии, ищут ответ на вопрос «Почему?» Один из них, младший, наполняется мудростью и терпимостью старшего. Наш читатель, в меру своей сосредоточенности, следит за их беседами. Читатель понимает, что разговор о темах, которые они обсуждают, не имеет конца, но одаряет наслаждением от самой беседы.

Героизм, не противоречащий доброй нравственности, мало трогает людей: только героизм, который разрушает нравственность, вызывает в людях и удивление, и восторг.