Поэзия

Сердце анонсировав любовью,/ ты кладёшь планшет у изголовья —/ он, оставшись без сети вай-фай,/ текст выносит на безлюдный край

Глядели вниз, на горизонт,/ из окон, вырезанных в камне,/ и раньше воины и ханы,/ но разрушенье и позор/ пересидеть нельзя веками.

Прости за глупость, откровенность/ И за подробности «на грани»./ Ведь главное — та сокровенность,/ Живущая в душе Оксаны.

Где наши годы? Нету и в помине/ Уходит жизнь, как летнее тепло./ Ещё недавно был я в Таормине,/ опомнился — тринадцать лет прошло.

Вымыли окна, и стало светлей./ Голые ветки моих тополей/ трогают небо, как руки слепца,/ чтобы узнать выраженье лица.

Мой свет, былых страданий с нами нет,/ Былых любовей дальняя дорога/ Заметена, и видно только Богу/ Куда ведет и исчезает след.

Девяти, девяноста и девятистам/ Столь ты нужен, сколь признан толпой;/ Но тот тысячный — зов упреждая твой, — сам/ Против всех встанет рядом с тобой.

При виде горя тех, кто лучше нас,/ Свое скорей забудется как раз./ У одного в уме всегда болит,/ Когда былых утех изглажен вид.

Как аргонавты отданы Палладе, до дна – так, измеряя каждый день итог температуры по палате, непросто выйти за её предел, за семь дорог и двадцать две молвы, и три молитвы на исходе лета. Малевич был дальтоником, увы, квадратный вирус ультрафиолетов

Пламенный, стань умеренным, Словно под ноль остриженным. Чтобы не быть осмеянным, Чтобы не быть униженным, Сердце своё горячее Спрячь подо льдом учтивости. Не торопись с отдачею, Толку в твоей ретивости…

Моя нерифмованная осень подходит к концу. В ней каждый сон в руку, бессонница – в стихи и в ребро. На каждый десяток масок – по одному лицу, в каждую ночь проливается слов негромкое серебро.

В окропленьи окна первым дождиком осени ранней – дворик в три деревца, можжевёловый куст и беседка. А на полке в три скуки – и ЖэЗэЛ, и бойцовский Паланик, и история где-то от Тимура до Баязета.

Хорошо начинается август – вот беседки расплывчатый абрис и взъерошенных звёзд витражи, вот, заложники вечери тайной, мы на старых качелях болтаем – так под небом качается жизнь, я прошу – обо всём расскажи…

Заблудился мальчишка, свобода нелёгкая ссуда. Шёл со всеми оттуда. Шаг в сторону, в сторону, ведь там рождённая только что бабочка вверх из-под спуда всё пыталась, пыталась взлететь.

Снуёт циркач-урод, тяжёлый крестовик, Заткав окно страховочною сеткой. Почтовый ящик пуст. Чернея, вечер сник. В нём желтизны прямоугольник едкий, Где, намертво вцепившись в свой канат, Застыл неутомимый акробат.