Поэзия

В России учат языки:/ хребет истории ломаем,/ а, всей науке вопреки,/ самих себя не понимаем.

Без мистики мудр, без надрывности свят/ Еврейский, старинный, домашний уклад./ Безволен для счастья, устав от тщеты,/ Я падаю камнем в объятья мечты:/ Как звёздочки, свечи украсили дом,/ Веселье в сердцах, и семья за столом

вначале было время/ и время было бог/ вдох до сотворенья/ выдоха итог

Там, где память устала и в гости не ждет человека,/ там, где воздух замешан на запахе скошенных трав,/ я ищу свое детство вне рамок контекста и века,/ аналитику текста судьбы беспардонно поправ

Робко спускается вечер смиренный,/ Тьма застилает межи,/ Друг-демиург из соседней вселенной,/ Как тебе там, расскажи?

Заключение — сначала в одиночной келье, а затем в более просторном помещении — было мерой крайне немилосердной и продолжалось семь лет, два месяца и несколько дней. Историки так и не пришли к единому мнению о причинах столь долгой бесчеловечной кары со стороны Альфонса, «просвещенного монарха» и мецената, пусть даже своевольного и, по некоторым сведениям, грубого, но неизменно благоволившего к своему придворному стихотворцу.

У тебя виноградный смех:/ Множество круглых зелёных смешинок/ Тело твое покрыто ящерками,/ И все они любят солнце/ Поднялись цветы на лугах,/ поросли травой щеки мои,/ Стало возможным всё

Напялив столько лиц, сыграв ролей, пожалуй, больше, чем сто раз родиться (от хиленьких пажей до королей, ловя то камни в лоб, то в гриль жар-птицу) – я больше не хочу. нет, не могу. хочу о правде. да, хочу о правде. и если словом где-нибудь солгу, пускай меня удавят, бога ради.

Это озноб закрытых пространств, стен, потолков, скудных квадратов квартирных, отмерянных свыше. Дед ещё помнил, когда сквозняки Соловков воздух студили для целой страны, как кондишн.

…и чувствами работать, как кулаками, продвигаясь по узким старинным улочкам среди множества себе подобных; и говорить восторженные пустяки, забывая, что здесь даже воздух – замкнутое движение атомов, заколдованных древними алхимиками...

Пусть в тучах вдалеке беснуется вода, и ртутный горизонт не предвещает света – они ещё идут по солнечным следам, смеясь над тем, как там расплатятся за это по обе стороны уже собрали рожь – озимые сорта вберут побольше влаги и толку сожалеть о том, что не вернёшь, коль скоро всё вода размоет на бумаге

Уходя, гроза оставила мне бруснику чистой. Вот он, воздуха захолустья демон, спрятанный в рюкзаке. В каждом дне здесь, высыхающем, как и листья, было что-то от отсутствия часиков на руке.

ночная смена между мною и тобой темнота

Чайной ночью вода превращальная Унесёт – на Алтай, на Утриш. Шаль на плечи – шальная, прощальная. Лишь о музыке не говоришь – Тронешь ноту – на шее, где родинка. Отзовётся высокое до. Не Москва, а речушка Смородинка. От росы потемнелый подол.

Или видишь внезапно – по улицам мчится коррида, Коридоры становятся вдруг и длинны и узки, Ты бежишь наугад, но уже по пролётам копыта, Приближаясь, стучат, и хрипят, предвкушая, быки…