Поэзия

на улице ветер но снова гулять/ иду притворившись живой/ по ржавчине листьев куражится взгляд/ и кажется кажется твой

От прошлой осени к сегодняшней зиме/ Протянут мост, незримее давнишних,/ Таких же беспредельных и не лишних/ Для странников, бредущих в полутьме.

Запишите в регистры/ и сочтите позора пределом -/ позабыли магистры/ «Ленинградское Дело»

Ты - будущее, алый небосвод/ Над степью вечности и сном времён,/ Крик петуха, прервавший этот сон,/ Роса и дева, к утрене трезвон,/ Пришелец, мать и в вечность переход.

Нужна решимость! Дело в ней!/ Дерзнув — растопчем подлый фатум;/ И мир усвоит, что еврей/ Не раб, не жертва — триумфатор!

Какое дело мне до той войны/ уже давно далекой мне страны?/ Мне голоса моих погибших не слышны./ Но кто-то вдруг махнет из тишины,/ которая сквозит с той стороны.

Наш путь земной — набор простейших слов,/ мы от рожденья в их всесильной власти:/ еда, питьё, рассвет, любовь,/ надежда, правда, счастье.

Похоть иссякла./ Давно безопасны соблазны./ И все же душа молода,/ и над нею не властвует время,/ Дряхлая плоть для нее —/ надоевшее бремя.

Я, как посадочная площадка,/ рукоположен и рукоприбит./ И надо мною кружится несладко/ может, АН-2, может, — Главлит...

Вот так и жить — до самого конца,/ гримасу смеха и гримасу плача/ стирая с губ, лицо в колени пряча,/ и выпрямляясь — вовсе без лица.

«Мне кажется, что бабочки не умирают, / они летают между разными мирами, / и если кто-то хочет весточку послать оттуда, / то прилетает это маленькое чудо, / ведь не случайно над могилами родных / витают бабочки как весточки от них…» 4. Николай Родионов. Над тихой водой. «Никогда не достичь нам границ мирозданья, / Никогда не понять смысл того, что в нём есть. / Божий дар, или всё же Его наказанье / Это всё, или так — всякой всячины смесь? / Всякой всячины мы нахлебались с избытком, / Ею плотно набив, под завязку мозги. / Ну и что? сколько было открыто, забыто? — / Даже в прошлое смотришь — не видно ни зги…»

«Никогда не достичь нам границ мирозданья, / Никогда не понять смысл того, что в нём есть. / Божий дар, или всё же Его наказанье / Это всё, или так — всякой всячины смесь? / Всякой всячины мы нахлебались с избытком, / Ею плотно набив, под завязку мозги. / Ну и что? сколько было открыто, забыто? — / Даже в прошлое смотришь — не видно ни зги…»

«Белоствольные наши красавицы / И без зелени хороши. / Вы верхушками неба касаетесь, / Достаёте до самой души. / Небо синее, тонкие веточки — / Вот таким было мамино платье. / Это словно от мамочки весточки / И родные её объятья…»

«Ветла грустила о былом, / дремала тёмная вода, / метнулась чайка и крылом / разбила зеркало пруда. / Затеял рой стрекоз игру, / и ласточка грозу звала, / и ты шептала — не к добру, / к печали бьются зеркала…»

«Прилетел он к нам, скорый на встречу, / Тучей белых назойливых мух, / Появился внезапно, под вечер, / Закружился, как тополя пух. / У берёзонек выбелил кудри, / Пышным кружевом лёг на траве. / И, багрянец кленовый припудрив, / Весь растаял, лишь выплыл рассвет…»