Поэзия

"Мудрость лепит из серого камня прозренья хлеба. / Если долго хранить их, то в камень они обращаются вспять, / Зачерствев в догматизме. Сие неизбежно? Пожалуй, что да. Но тогда, / Может, стоит им сразу тот самый суровый догмат преподать?"

Там, где чёрная дыра / наползает на миры, / книги ветхие забыты, / яркие ещё вчера / краски тусклы и размыты, / зыбки правила игры...

...нужно много абсурда и вязкой предутренней тьмы / там, где тощая смерть предлагает себя на панели / и смеется вослед потому, что во время чумы / нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели.

Возникало и кружилось молчаливо, / Над оврагом в черных лохмах воронье, / А вдали остывшей тушей, сиротливо, / В поле танк темнел подбитый и… хламьё...

У спаниеля уши повисли / Словно б две капли. Стоит цеплять ли / К этому факту высшие смыслы? / Думаю, вряд ли.

Да, она маленькая, ма-лень-ка-я, / но она дышит, дышит, совсем, как я, / если ее напугать, то вздрогнет, закроет рот / и умрет.

Помоги нам, Вышний Боже! / Сами ничего не можем: / Ни трудиться, ни молиться, / Ни за правду смело биться.

Зверев был – проводник. При даре. / Был – в единственном экземпляре. / Повторений – не может быть. / Чашу жизни – пришлось испить. / Создал мир он. Огромный. Свой...

Расходятся полотна бытия, И видно вдруг грядущее в прорехи. В который раз, о, Родина моя, Ты надеваешь древние доспехи.

Время сжалось, пружиной дрожа, Но сердец мы не слышим оглохших. Только души, как двое ежат, Отражаются в окнах промокших.

А моя душа в заплатах, Много вынесла обид, Стала робкой, не крылатой, Каждый рубчик в ней болит.

Шуми, мой ясень, на ветру И в небеса стремись. Шуми и пой, когда умру, Могиле поклонись...

Грибы надгробий, папоротники, и небо над ними, как сплошной кенотаф, гекатомба без имени; с тобою случится то же, что и с другими. Гаргульи и прочие прощальные аллегории; небесных ангелов сдали в химчистку, как на вакации войско; без них тоже можно полёживать с миром, свисая над бездной.

Нам не найти друг друга, пленных, От света звёзд происходящих, В раздувшемся мешке Вселенной, Не умещающейся в ящик. Что ядра звёзд без электронов, Что распадающийся сон, мы Друг другу даже не Хароны, А только Вояджеров сонмы, На все четыреста четыре Безвестных стороны летящих В мертворождённом чёрном мире, Казавшемся живородящим.

Уходил я и вновь приходил домой, Путь куда б ни вёл, а приходишь сам: Храм на дом похож – дом такой же храм. Вот бы тело сдать, как ручную кладь! Но звенит будильник – пора вставать. Вновь гордится улица мостовой, И от ветки кривой будет тень кривой, И купаются воробьи в пыли, Где сошлись край неба и край земли.