Национальный парк Паанаярви (Карелия)

Интервью, беседует Вениамин Слепков

Роман, книга 1, часть 1 (журнальный вариант)

«…Но спустя неделю, как раз на 9‑е мая, ходили на могилку школьники, и весть о поступке бабки Лизы разнеслась по поселку. Член сельсовета Павлина Михеевна – она преподавала в школе историю и каждый праздник говорила на могиле речи – первая воспротивилась бабкиному самоуправству...»

«...Возвращаемся к своим, я сам не свой, места не нахожу. Все с расспросами, что да как? Молчим, на душе муторно. Мне вдвойне: почём зря хулил собаку, а она вот какая геройская оказалась – ценой жизни своей нас спасла. Стыдно стало, хоть иди за вольеры и стреляйся. Мне командир говорит: а мы, мол, думали, что вас обнаружили – Жучка сама в лагерь вернулась. Меня как ошпаренного подкинуло. Побежал, кричу: Жучка, Жучка – еле отыскал. Сидит себе за вольерами, спряталась, глаз долу, даже хвостом от радости не машет...»

«…Проблема общая для Дальнего Востока России. Активный отток населения идёт не только с “заморской” островной территории – везде, где предстояло побывать в ходе путешествия, нам с грустью приводили цифры удручающей статистики. Сегодняшняя боль и беда дальневосточников: нет стабильной работы – нет уверенности в завтрашнем дне». (Возродят ли их надежду на лучшую будущность нынешние эпизодические перемены в жизни региона, включая недавнюю замену проштрафившегося главы Сахалина?)...»

«…Не место в стихах моих розам, / И счастья не будет, не лги. / Одним я терзаюсь вопросом: / «Кто выставил жизнь на торги?»..»

«…Отец заболел стихами задолго до Сахалина – ещё в училище, если не раньше. И вместе с тремя закадычными курсантами-однокашниками, об одном из которых я напишу, «земную жизнь пройдя до половины», заметки к роману «Скиталец с берёзовой дудкой усталой, или Безумец с тусклою свечой», был завсегдатаем литературного объединения при газете «Омская правда» и почти автором «Омского альманаха», выходившего даже в годы Великой Отечественной войны и публиковавшего поэзию, прозу и произведения прочих жанров. Почти автором – потому что в папке «Запас» этого издания ждала своего часа пара его стихотворений, так и не перекочевавших под обложку другой – «В номер!»..»

Этот сборник готовился к печати накануне семидесятилетия Евгения Берковича. Каждый юбилей – это своего рода остановка на жизненном пути, когда можно подвести предварительные итоги, оглядеться, задуматься... Евгений подошел к своему семидесятилетию с хорошими результатами. В конце своего шестого интервью он говорит: «В последние два десятка лет я опубликовал немало работ по истории физики и математики, изучал историю антисемитизма в Европе, писал о жизни и трудах Альберта Эйнштейна, Томаса Манна, других европейских интеллектуалов... Естественно, что с этими направлениями у меня связано множество новых задумок. Но, как известно, "если хочешь насмешить Бога, то расскажи ему о своих планах". Поэтому от рассказа о задуманном я воздержусь, а себе пожелаю, чтобы и дальше мне было так же интересно заниматься своим делом, как было до сих пор».

Зря ты печалишься. Временем смоет Всё, от чего так душа твоя ноет. Всё, что сегодня терзает, гнетёт, - Канет, исчезнет, бесследно уйдёт По одиночке, а, может, гурьбою. Но, к сожалению, вместе с тобою.

Это было время, когда физика вплотную подошла к изучению структуры атома, к исследованию тонких взаимодействий вещества и энергии. Рождалось новое научное направление – квантовая механика, а местом ее рождения стал небольшой университетский городок на юге Нижней Саксонии. У колыбели новой науки стояли многие физики, приезжавшие или работавшие в Гёттингене, но обстановку в этом центре, привлекавшую ученых со всего мира, создали два друга, два профессора, два директора физических институтов гёттингенского университета – Макс Борн и Джеймс Франк.

Из рубрики «Дружба журналов»

Бельгия в Первой мировой войне в стихах русских поэтов

Один европейский поэт, описывая, как жена Катулла Лесбия, рыдает на его могиле, пишет, что она в отчаянии рвёт ворот хитона так, что виден «блеск прекрасной груди». Женщина даже в несчастии хочет выглядеть красивой.

Рубрика "Современная, но поэзия"

И не только я: об одной из птюшек, ютившихся в гнезде пропагандного кондора, передавалась шепотком незаурядная история. Валерия, или, как с подмигом называл её наш главный режиссёр „Кавалерия”, была синеглазой и, следовательно, натуральной блондинкой, то суетливой, то впадавшей в задумчивость. Она служила у нас помрежем, то есть ставила на пюпитр заставки (и всегда не вовремя), выполняла другие побегушки, а ниже этой должности считались только кабельмейстеры. В остальное, кроме эфира, время она густо сандалила ресницы, восстанавливая следы былой красоты, и любила шокировать учёных дам, которых я иногда приглашал на свои передачи, тем, что поверх своих, предположительно говоря, естественных блонд она надевала ещё и черноволосый паричок, заламывая его лихо, как матрос бескозырку, набекрень. Вид получался, действительно, сногсшибательный, как и её былая краса, приведшая когда-то 17-летнюю старлетку без экзаменов в Щукинское училище, а оттуда, с середины первого курса, на кремлёвскую ёлку в роли Снегурочки, где Лаврентий Палыч и положил на неё глаз.

История с эпиграфом к "Евгению Онегину" сейчас хорошо известна, это ведь тоже история про Францию. Он опубликовал заметку в "Известиях АН СССР, серия филологическая" про цитату из Шодерло де Лакло (из широко известного романа "Опасные связи"), которая и была источником пушкинского эпиграфа, чего не заметили самые дотошные пушкинисты. Он просил меня узнать в Ленинграде в Пушкинском Доме, что известно на эту тему. Я узнал только, что ничего не известно. Потом уже известная пушкинистка, ученица Ю.М.Лотмана из Тарту (б. чемпионка СССР по шахматам Л.Вольперт) написала ему, что его фраза в заметке (это был его тонкий ход), что он "как математик, более верит здравому смыслу, чем доказательствам, и поэтому думает, что Пушкин использовал именно эту фразу из Шодерло де Лакло, хотя прямых доказательств у него нет", слишком скромная, и, на самом деле, он дал полное доказательство этого, и потому может заслуженно считаться автором решения старой проблемы в пушкинистике.

В юдофобской традиции принято сравнивать евреев со зверями, пресмыкающимися, насекомыми, чтобы отделить их от остального рода человеческого, показать обособленность от других людей. Выражаясь высоким слогом, можно сказать, что такими сравнениями достигается дегуманизация еврея, лишение его человеческого облика. Показательно начало новеллы, так сказать, ее увертюра. Слуга дома Венделин вышел на площадку второго этажа и бьет колотушкой в гонг, призывая хозяев к столу: «Медный гул, дикий, каннибальский, несоразмерный цели, проникал повсюду: в салоны направо и налево, в бильярдную, библиотеку, зимний сад, вниз, вверх, по всему дому, равномерно прогретый воздух в котором был изрядно пропитан сладким экзотическим ароматом» (Кровь Вельсунгов, 491).

В наше время, когда были рассекречены и стали доступными многие архивы, когда появись широчайшие возможности поисков в интернете, я решил исследовать все достоверно известные точки военной биографии Юзика и попытаться установить его судьбу. Очень помогли 62 письма Юзика, которые он писал домой, начиная с июля 1941 г., и которые заботливо хранятся в нашей семье уже более 70 лет.

Читая эти воспоминания, не перестаешь удивляться, как же, все-таки, эта немолодая уже женщина, еврейка, военнопленная, раненная, вдова, смогла пройти через 3 года сплошного ада, буквально на волоске от смерти, и, вопреки всему, выжила, не сошла с ума, и, в конце, смогла вернуться в действующую армию еще на полтора года. Какой запас физических и душевных сил! Какие здоровые и безошибочные инстинкты! Просто mission impossible.