Александр Стесин — поэт, прозаик, путешественник и врач-онколог, автор книг «Вернись и возьми», «Ужин для огня» и «Путем чая». Его новая книга — рассказ о работе в госпиталях, разбросанных по всему Нью-Йорку. Город, где сосуществует множество культур, и медицинский опыт, порой экстремальный, — все это поводы подумать о том, насколько разных людей приводит сюда судьба и насколько условной эта разность делается перед лицом беды и стремлением помогать друг другу. Лучше осмыслить свой опыт изучения мира и лечения людей писателю позволяет взгляд с расстояния — вот почему книга, начавшаяся в Нью-Йорке, заканчивается в Нью-Дели.

...Наташа не удивилась гостю, даже не привстала навстречу. Только провела рукой по пуговицам домашнего халата. «Ты не стой в дверях... проходи... Нет, не туда. – Наташа наконец застегнула пуговицу халата. – Лучше ботинки сними – наследишь. Слякоть на улице». Виталий Андреевич снял ботинки и увидел себя со стороны: в чужой комнате, в мокрых носках. «Ты их на коврик поставь, за занавеску. – Он оглянул комнату. – Туда садись», – кивнула головой на кровать. Виталик сел и сразу почувствовал себя защищенным: сзади коврик на стене, справа спинка кровати, спереди стол. Наталья поставила перед ним тарелку с картошкой «в мундире», села рядом, разлила по стаканам остаток водки из бутылки, толкнула своим стаканом его стакан: «Ну, со свиданьицем, Виталий Андреевич!» И как будто про себя, сказала непонятные слова: «Пришёл паныч до Гафийки».

"Я могу написать любовь. /Даже то, как ты мне рада. / Я могу написать любое - / Только чтоб это было правдой. / Я могу написать грусть - / Как на грудь она мне встала. / Как я корчусь и как гнусь. / Только этого будет мало. / Я могу написать смерть - / Как она надо мной смеется. / Только это надо посметь - / Ведь тогда умереть придется."

...От них дети и прознали о грозном, как гроза; зелёном, как болото; скрытном, что твой хамелеон в тени листвы; и быстром, как ящерица в погоне за мухой, Onghadu, крокодиле, который подстерегал любого, кто только-только хотел напиться из его реки. Они так и воображали его себе: то ли большой-большой ящерицей oshikoko, то ли очень-очень большим хамелеоном efimbi. Таким они и рисовали его прутиком на глине. А на вопрос: где же зубы? – зубы, ничуть не смущаясь, рисовали отдельно. В совокупности это выглядело так, будто у «крокодила» вставные челюсти, выставленные по случаю напоказ. Выходило, надо признать, не совсем похоже, и даже совсем не похоже, но зато и совсем-совсем не страшно...

- А что мы будем делать в панской Польше? – спросил любопытный Балаганов. - Говорите по-польски? Пшепрашам пан? – строго спросил Бендер. – Нет? Очень жаль, я тоже не умею, пся крев. Он смахнул крошку бисквита с лацкана смокинга: - Согласитесь, Шура, все же паны как-то роднее, как-то классово ближе, нежели румынские бояре. И сочувствуют жертвам сибирских руд. В общем, увидим на месте. Друзья перешли в трактир для таксистов «Пале-Рояль». Бендер выпил рюмку дорогого мерзкого ликера и закурил гавану, от которой долго кашлял: - Поступим, как Наполеон Бонапарт, - сказал он, продолжая разговор. – Сначала ворвемся в Польшу, а думать будем потом...

Детдома возникали и множились, как грибы в дождливое лето, как грибы разнообразные – разнонациональные, разнопрофильные и разновозрастные: был детдом польских беженцев, детдом малолетних правонарушителей, детдом особо одаренных подростков – и просто детдома без особого звания. Чтобы как-то управляться с этим стихийным множеством, стали мелкие объединять в более крупные. По какому принципу или признаку шло объединение, трудно понять – вернее всего, как Бог на душу положит, потому что в том детдоме, о котором я пытаюсь рассказать, были представлены все вышеупомянутые разновидности.

«Заглядывая внутрь человеческого тела, я понял, что человек представляет собой нечто среднее между ураганом и кубиком льда: в одних отношениях — совершенная тайна, но в других — при достаточной научной проработке и тщательном исследовании — он полностью познаваем. Однако думать, что мы достигли пределов человеческого знания, так же глупо, как и рассчитывать, что когда-нибудь мы будем знать все». Книга Атула Гаванде, практикующего хирурга и известного популяризатора науки, — блестящее, смелое и невероятно увлекательное повествование о буднях врача, ежедневно имеющего дело с жизнью и смертью, вынужденного принимать решения подчас в ситуациях, когда наука ненадежна, информация ограничена, а ставкой является жизнь человека. Рассказывая трогательные, пронзительные истории из своей практики, автор откровенно говорит о серьезных проблемах и ограничениях современной медицины, о загадках человеческого организма, о том, как хорошие врачи становятся плохими, об удачах и неудачах в работе хирурга, о лечебных ошибках и о том, какое это счастье, когда удается спасти жизнь пациента.

«Тетка рассказывала, что в год замужества загадала сон на Рождество. Конечно, на суженого, на кого еще. Но ночью никто не приснился — дети только в лесу игрались. Один мальчишка, худой и высокий, подошел к ней и взял за руку. Спросил что-то, но что — не помнила. Околесица, а не сон…»

«Отправляясь в темные критские подземелья, герой древнегреческих мифов не просто берет с собой моток пряжи, подаренный ему возлюбленной, а предусмотрительно зацепляет один конец нити за косяк двери, открывающей вход в лабиринт. И затем движется на поиски чудовища, постепенно разматывая клубок. Именно эта спасительная нить поможет Тесею выбраться на свет после победы над Минотавром. Герою русских сказок путеводный клубок дарит уже не прекрасная Ариадна, а страшная Баба-Яга. Зато никаким европейским рационализмом тут и не пахнет: клубок бодро скачет по горам и по долам, а Иванушка доверчиво движется за ним. Думать и рассчитывать не надо, знай только крепче держись за путеводную нить!..»

«Стихнет гроза, отгремят шторма, / Вспыхнет звезды рубин, — / Сколько нетонущего дерьма / Выплывет из глубин, / Вновь перекрасится, а затем / Сгрудится у руля... / Крыса — вне наций и вне систем / Общего корабля...»

Изобретательская мысль в Советском Союзе развивалась своеобразно. Ее поощряли в избранных областях — космической, военной, научной — и практически игнорировали в бытовой. Иначе говоря, мы совершали важнейшие прорывы в ракетостроении и фундаментальных исследованиях, но серьёзно отставали во всём, что касалось повседневной жизни, от пылесосов до автомобилей. У этой книги две задачи. Первая — рассказать об изобретениях, сделанных нашими соотечественниками в советский период, максимально объективно, не приуменьшая и не преувеличивая их заслуг; вторая — показать изобретательство в СССР в контексте, объясняющем его особый путь. И да, конечно, — развеять многочисленные мифы, связанные с историей изобретательства.

У бабушки в семье друг с другом разговаривали по-немецки, с прислугой или поставщиками на идише, на улице по-польски, а в гимназии по-русски, поскольку Польша тогда была частью Российской империи. Всеми языками бабушка владела в совершенстве до конца жизни.

Смоктуновский победил, припав к Достоевскому, но категорично отвергнув все советы коллег — не прост был Иннокентий Михайлович: осознавал свою гениальность, культивировал ее и нес с достоинством… Признавая высочайший профессиональный уровень труппы, он считал, что «здесь нужны совсем другие измерения», другой способ существования.

В общем, если советская пропаганда и пыталась всячески принизить значение американской помощи, то солдаты на фронтах и люди в тылу хорошо её понимали. Не зря три буквы USA на американских товарах переводили как “Убить Сукина сына Адольфа” или “Убить Суку Адольфа”.

«Моя Венеция — 2» — это альтернативный путеводитель, в котором главное — не музейные редкости и архитектурные чудеса, а живая жизнь города мостов и каналов. Главное здесь — случаи, встречи, эмоции. Андрей Бильжо уже больше пятнадцати лет периодически живет в Венеции, и эта книга — его рассказ об опыте будничного взаимодействия с городом и его жителями. Еда и ритуалы вокруг нее чрезвычайно важны для итальянцев, не удивительно, что каждая глава написана за столиком одного из венецианских ресторанов или кафе. Именно здесь сосредоточена колоритная городская повседневность, персонажи которой — официанты, прохожие и туристы, студенты и моряки… Начиная рассказ с какой-нибудь незначительной детали, автор уводит нас все дальше на улицы, становясь своего рода проводником по самым сокровенным их уголкам. Прошедшие со времени первого издания годы и сопутствующие им изменения побудили писателя к некоторым добавлениям и примечаниям — поэтому теперь это «Моя Венеция — 2». Андрей Бильжо — по первой профессии врач-психиатр, кандидат медицинских наук, художник, карикатурист, эссеист.

Чтобы случай несчастный не произошёл, Страхуйся. Если в жизни хорошее место нашёл, Паркуйся.

Вступительная статья к рубрике «Пушкинская горка»

(60 лет назад вышел на телеэкраны фильм Андрея Тарковского и Александра Гордона «Сегодня увольнения не будет», натурные съёмки фильма проходили в Курске)

То ли быль, то ли небыль: На кровавой заре Солнце падало с неба – И тонуло в Днепре. Солнце падало, чтобы Не взойти никогда. По горящим сугробам Шла хмельная орда. Не для подвигов ратных, Не во имя добра: Поднимался на брата Зачарованный брат.

С друга – монетку, а с недруга – две. Все, как один, растворимся в траве. В солнечном свете поднимется ветер, будто несчастья в моей голове. Пусть голосит распечатанный рот, как на гулянке предвечный народ, лишь бы, покамест со всеми ругаюсь, шарик земной совершал оборот.

Дебютная книга английской писательницы, критика и автора нашего бестселлера «Одинокий город». Лэнг проходит весь путь вдоль реки Уз в графстве Суссекс, где в 1941 году утонула Вирджиния Вулф, попутно исследуя отношения между историей и ландшафтом и рассматривая роль рек в человеческой жизни. В конце концов, все дороги приводят в Уз — здесь начинается история и здесь же заканчивается путь. В книге — глубокое исследование того, как призраки никогда не покидают любимые места. Лэнг поднимает с заболоченных берегов Уза различные истории — от жестокой Баронской войны в XIII веке до «охотников на диназавров» в девятнадцатом, — вспоминает Шекспира, Гомера, Айрис Мердо и Кеннета Грэхема, автора прибрежной классики «Ветер в ивах», рассматривает роль рек в человеческой жизни, прослеживая их запутанный поток в литературе и мифологии. Но центральным из всех призраков остается Вирджиния Вулф, постоянная компаньонка Лэнг в этом путешествии, поэтому книгу можно прочесть и как биографию этой уникальной английской писательницы: памятник текучести ее жизни и литерaтурного процесса — «ведь, невзирая на печальный финал, казалось, она, подобно аквалангистам, обладает даром видеть то, что спрятано под поверхностью».

Доходило до анекдотов. Например, на день рождения я пригласил в гости несколько новых друзей. Володя Блох, весельчак и балагур, поднялся с тостом: «Евреи! А что среди нас делает этот гой? Выпьем за него!» Я с изумлением огляделся и обнаружил себя единственным русским в компании.

Приободрившись после победы над «левой оппозицией», Сталин стал придавать своим речам и статьям характер директив, обязательных для исполнения всеми в стране, он заговорил как пророк, изрекающий истины, которые никто не может отвергнуть.

На следующий день всё повторялось: утром контрпример Эйнштейна, днем его обсуждение группой молодых теоретиков, вечером опровержение Бора и новое подтверждение правильности копенгагенской интерпретации квантовой механики.

Один человек слишком много лжет и однажды попадает в пространство, где обитают его выдумки. Другой человек всегда живет с закрытыми глазами, потому что так удобнее фантазировать. А третий пережил кому и теперь скучает по тому, что в ней увидел. А четвертому непременно надо поехать в детский сад на большом синем автобусе. А пятый — к примеру, Бог в инвалидной коляске. А шестой загадал золотой рыбке два желания из трех и все откладывает третье на потом. Мир Этгара Керета — абсурд и реальность, трагизм и комизм, чистая эмоция и чрезмерная рефлексия; иными словами, нормальная жизнь. Иногда к автору в дом заявляются разные люди и требуют, чтобы автор сочинил рассказ, сию же минуту. Потому что о такой жизни просто необходимо рассказывать. Новый сборник рассказов Этгара Керета – этой сборник коротких шедевров о повседневности, о самых обыденных вещах, которые прячут в себе невероятную сложность, тоску, радость, веселье, опасность и просто жизнь. Мертвые и живые, молчаливые дети и разговорчивые животные, сны и реальность – и все это с легким абсурдом, юмором, печалью и состраданием.

Многие годы мелодии, написанные или обработанные композитором Исааком Натаном, оставались скорее литературным, а не музыкальным фактом. К счастью, мы живем в мире, полном не только ужасов, но и приятных сенсаций и открытий. Музыка Исаака Натана зазвучала снова! Разумеется, в волшебном интернете!

Но шел 1918 год, и в актовом зале проводились не только школьные вечера, но и городские собрания и митинги. Старшеклассники выбрали учком. Занятия шли ещё регулярно, но дисциплина рушилась на глазах, кокарды с фуражек поснимали.

С.М. Дубнов ― прямой потомок выдающихся раввинов, знаменитых талмудистов и каббалистов, руководителей еврейских общин. Родство с ними существенно упрощает поиск, предоставляя в распоряжение исследователей немалый список книг по раввинской генеалогии. Приходится, однако, признать, что в работах, в том числе ставших классикой, информация о предках Дубновых весьма противоречива.

Автор этой книги называет себя «модернистом с человеческим лицом». Из всех определений, приложимых к писателю Фиглю-Миглю, лауреату премии «Национальный бестселлер», это, безусловно, самое точное. Игры «взрослых детей», составляющие сюжетную канву романа, описаны с таким беспощадным озорством и остроумием, какие редко встретишь в современной русской литературе. Скучать будет некогда – читателя ожидают политические интриги, конспирологические заговоры, кражи-экспроприации, женские неврозы, мужское сумасшествие и здоровое желание красавицы выйти замуж.